к Ольге, тем же ровным голосом продолжала она, сама не доем, не досплю, а ему и обед и спокой.
— Что вы хотите? — резко бледнея, еле сдерживаясь, чтобы не вскочить, не убежать, спросила Ольга.
— А то, что больно скоро вы кухарничать его приспособили.
— Ма-ма! — тихо, грозно произнес Николай.
Она поглядела на него с удивлением, как бы не узнавая. Помолчала. И миролюбиво:
— Ну и ну! Уж и пошутить нельзя. Свои люди, прятаться не к чему.
Николай обрадовался, что мать пошутила, но напряженность осталась. За столом все чувствовали себя скованно. Было скучно. Николай старался, но не мог быть тем живым, простым и милым, каким его Ольга знала. Старуха молча, нехотя ела, гостью не потчевала. Потом длинно и нудно принялась рассказывать, как растила сына одна, без мужа, всю жизнь ему отдала, работала по две смены на складе приемщицей, отказывала себе во всем…
— Спасибо вам, — сказала Ольга, разом прощая ей уколы и недоброту.
Старуха вдруг как бы вся напряглась, худая, длинная, с прямой спиной, и острыми плечами.
— Не для вашего «спасиба» старалась, мадамочка.
— Нет, это уж слишком! — в ярости заорал Николай. — Я тебя просил, мама, сдержи свой жестокий характер.
— Жес-то-о-кий? Вона как, сынок! Вон как, Ольга Денисовна, и не хозяйка еще, а уже клин промежду матерью и сыном вбиваешь.
— Что ты, мама? — изумился Николай. — Ольга при чем?
— При том, что все ее хитрости вижу насквозь.
— Хватит! — оборвал Николай.
Отодвинул тарелку, встал. Не спеша, без слов, с угрюмым лицом набил портфель бумагами, тетрадками, втиснул смену белья, сунул зубную щетку в карман.
— Идем, Ольга. Мама, прощай.
Дорогой молчали. Ольга видела, у него дергаются губы, ходят на скулах желваки. Когда пришли домой, сказал хмуро:
— Она такая. С этим, Оля, придется мириться. Она верно всю свою жизнь мне отдала. А характер… Не сердись, Оля, на маму. Оценит тебя, как узнает.
Но его старая мать, худая, длинная, с негнущейся спиной, была из породы кремней. Не позвала, не пришла, не прислала привета.
Через полгода началась война. Николай ушел на фронт и не вернулся.
У Ольги Денисовны не осталось от него сына. Ни дочки с ясным взором, как у отца.
8
Накануне они были у Ольги Денисовны. О том, что они к ней собираются, случайно узнала Марья Петровна. Ее урок был последним, кто-то после звонка проболтался. Марья Петровна задержала класс.
— Ребята! — Ее полненькое розовое лицо приняло выражение многозначительности. — Ребята! Напрасно вы это надумали, не советую.
— Почему, Марья Петровна?
— Вы молоды, вам не понять… перемена жизни. Лишние переживания… Не стоит волновать. Не советую.
— Что-то тут не так, — вызывающе громко сказала Ульяна Оленина.
Марье Петровне казалось, в этой девчонке жило какое-то бунтарство. Темно-серые продолговатые глаза, черные летящие брови, твердая линия алого рта — все в ее внешности было броско, обращало внимание. Эта девчонка нарочно делает все наперекор общепринятому. Даже ее две толстые косы, завивающиеся локонами почти у пояса, казались Марье Петровне наперекор. Другие девочки носят волосы распущенными по спине и плечам, как нынче принято, а у этой косы, дивитесь. Она перекинула одну на грудь и накручивала локон на палец.
— Мы хотим разобраться, и если там неладно…
— Ульяна Оленина, — перебила Марья Петровна, — помни, кто твой отец, не забывай о его положении.
Отец Ульяны Олениной, фрезеровщик на самом крупном в городе электромеханическом заводе, депутат Верховного Совета РСФСР, если бывал недоволен чем-то в поведении дочери, говорил:
— Помни, чье имя носишь.
…Когда ожидали первого ребенка, отец мечтал о сыне. Заранее и имя было облюбовано сыну — Олег, в честь Олега Кошевого. Отец любил еще не родившегося сына, гордился им. Для него перечитывал, почти назубок знал «Молодую гвардию», самую необыкновенную из прочитанных книг, от которой сердце гудело набатом.
Он так твердо уверился в рождении сына, что, когда на свет явилась красненькая, сморщенная, писклявая девчонка, ужасно расстроился, несколько дней и глядеть на дочь не хотел.
Потом они с матерью долго решали, как ее назвать: Любкой или Ульяной. Любок, правда не Шевцовых, в городе было порядочно, Ульян не встречалось. Будет одна. И стала в доме расти дочь Ульяна.
Иные соседки во дворе удивлялись: выкопали имечко. А отец в подходящих случаях ей говорил:
— Помни, чье имя носишь. Тебе зазря его дали?
— Не зря, — поправляла мать (она была библиотекаршей и постоянно поправляла отца). — Не зря. И вообще, Ульяна, брось бузотерить.
— Бузотерить, это что? Бороться за справедливость — бузотерить, по-твоему?
Мать Ульяны, человек, может быть, лишку осторожный, более всего опасалась критической болтовни, на которую современные ребята так падки. Фрондеры! Наболтают по глупости лишнего, а виноваты отцы. Им, деткам, что! Они несовершеннолетние, их недовоспитали, за них семья да школа в ответе. Чепуха! И не детки уже, до паспорта недалеко, соображать давным-давно научиться пора бы.
Такие истины осторожная Ульянина мать частенько ей проповедовала, на что Ульяна обычно насмешливой скороговоркой отвечала:
— Мамочка, учусь, учусь соображать!
Отец не донимал ее наставлениями. Он вел разговоры всерьез.
— О справедливости спрашиваешь? Скажу. Твое имя Ульяна. Примеривайся, как поступила бы о н а в наши мирные дни.
— В наши мирные дни сложных ситуаций не бывает?
— Случаются.
— Тогда как?
— А голова и сердце зачем у тебя?
Таким был отец. Ульяна не знала, какой он на работе, с посторонними людьми, рабочими и начальством. Дома он был молодцом. Маму Ульяна тоже любила, но ее осторожность и благоразумные речи вызывали в ней желание сопротивляться и спорить. Если бы не отец, спорам не было бы конца. Отец в некоторых отношениях был строг, даже суров, слово его было законом:
— Матери не прекословить.
Ульяна старалась не прекословить.
— Значит, папа, будем действовать, как стала бы о н а. А ты даже не спросишь, в чем дело.
— Захочешь, сама скажешь.
— Скажу. Только после. Когда разберемся.
Итак, после уроков, забежав на полчаса домой пообедать, ученики девятого «А» (больше девочки) отправились к Ольге Денисовне. Возглавлять депутацию должна была староста класса Мила Голубкина, но в последний момент отказалась.
— Если бы официально, по решению комитета или учкома, а так, от себя… Я староста все-таки…
