ли надо? Значит, довольно. Чего ж вам? Наработались, Ольга Денисовна, хватит. Не все государству да государству, для себя хоть маленько пожить.
Муж, после сытного ужина, удовлетворенно пуская из папиросы «Беломор» колечки сизого дыма, развивал противоположную точку зрения.
— Несознательные твои взгляды, Нина, отсталые. Жизнь тогда есть полная жизнь, когда в ней содержание.
Нина изумленно шлепала себя по коленкам ладонями:
— Содержание! Это что? Цельный день за прилавком стой, это тебе содержание? Да бог с ним! Да спасибочка! Не. Я как до пенсионных лет доживу, в тот же месяц на заслуженный отдых.
— А дальше?
— А дальше попервоначалу примусь за ремонт. Всю как есть квартиру, включая места общего пользования, своими руками подниму до зеркального блеска. Ремонт кончу, хлам разбирать. С хламом расправлюсь — то на тряпки, то чинить, то старьевщику…
— Нынче старьевщики вывелись, — спорил муж.
— Ладно, придумаю что ни то. А после обеда в киношку.
— Одна?
— А хоть и одна? А вечером тебя дожидаюсь с работы. В комнате чистенько, на столе вкусненько.
— Непередовые у тебя, Нина, взгляды.
Нина Трифоновна заливалась тоненьким смехом.
— Гляньте, Ольга Денисовна, а у самого глазки замаслились. Кто из мужиков не желает, чтобы жена полностью при нем состояла, себя не делила, его одного обихаживала?
Муж пускал темный клуб дыма и, следя, как он растекается и тает под потолком, задумчиво говорил:
— Так нет у нее ни мужика, ни детей, ни какой тетки-калеки, за кем бы ухаживать.
Нина Трифоновна смолкала, словно устыдившись чего-то. Молча убирала посуду, искоса поглядывая на учительницу. Никого у Ольги Денисовны. Ни мужа, ни детей, ни тетки-калеки.
7
Все еще не веря глазам, она без конца перечитывала путевку в дом отдыха Рабпроса (профсоюза работников просвещения) на южное побережье Крыма. Едет к морю, на юг! Она, Ольга Денисовна, учительница, не знавшая никуда дорог, кроме Волги, милой Волги, но никуда, кроме Волги, один раз в году, в летние месяцы.
Море. Какое оно?
Ольга Денисовна лежала на верхней полке купе в жестком вагоне; вагон качало, потряхивало; Ольга Денисовна смотрела в окно на летящие мимо сиренево-желтые степи; чистенькие украинские мазанки в вишневых садах; клубящиеся, как белые дымки, облака в светлом небе — знойно, южно.
На юг! В Крым! К морю!
Когда после поезда на крутом повороте автобуса у Байдарских ворот оно сверкнуло слепящей голубизной, скрылось за уступом скалы, снова сверкнуло и больше не уходило, распахиваясь все шире, сияя горячей и ярче, Ольга Денисовна замерла. Вокруг, в автобусе, громко восхищались: ах, ох! чудо! Ольга Денисовна молчала.
Она была одинокой учительницей и с горечью думала о себе: старая дева. Она стеснялась выражать свои чувства, даже высказывать о чем-нибудь мнения — ей представлялось, все только и думают и говорят о ней: «Вон старая дева». Она боялась грубости и насмешек, всюду подозревала насмешки и оттого жила замкнуто, сторонилась шумного общества, да никто в шумное общество ее и не звал. Постепенно в ней усиливались унылость и одинокость. Только в школе она оживлялась.
И здесь, в доме отдыха, не умела сразу себя перестроить и в первый день отправилась к морю одна. Небольшой поселок, где расположился их дом отдыха, в те годы был заселен негусто, просторный пляж был малолюден. Ольга Денисовна убрела подальше от людей. Мелкая галька, еще прохладная после ночи, каменно шумела под ногами; море с тихим плеском набегало на берег. Невыразимое словами чувство изумления и счастья поднялось в ней. Она шла и глядела, глядела на сияющую синеву, где вспыхивали, ускользали, вновь серебрились искры солнца и света, и давно позабытый детский восторг бытия бурно пробудился в ее душе.
И тут она увидела его. Он крупными шагами шел пляжем ей навстречу, и Ольга Денисовна не смутилась, не замкнулась, как обычно с нею бывало при первых знакомствах или неожиданных встречах. Сейчас не имело значения, кто он, откуда, что подумает о ней, как на нее поглядит. Сейчас было море и волшебно вернувшееся из детства и юности, всю ее озарившее чувство свободы и счастья.
— Хорошо? — спросил он.
— Хорошо.
— Тоже впервые?
— Впервые.
— Тогда посидим.
Она засмеялась:
— Почему «тогда»?
Они сели близко у моря. Набирали горсти гальки, сыпали между пальцами, снова набирали, сгребали в кучки. И говорили. С удивлением Ольга Денисовна узнала, что Николай Сергеевич ее земляк и даже ехал в одном с ней вагоне в соседнем купе, тоже по путевке союза Рабпрос, хотя не имеет прямого отношения к школе, а работает заведующим городской опытной ботанической станцией.
Вот и сказалась общественная ограниченность Ольги Денисовны. Не слышать про городскую ботаническую станцию! А чем они там занимаются? Как чем?! Выращивают морозосуховетроустойчивые сорта декоративных растений для украшения города, сельских клубов и так далее, а кроме того, Николай Сергеевич еще специально изучает лечебные свойства трав. Возможно, это редкое в наше время занятие станет его второй профессией или даже основной, все может стать. Как много мы потеряли, позабыв народные знания даров земли, таких простых! Трава? Подумаешь, мудрость. А ведь мудрость.
Так он рассуждал. Они сидели под горячим солнцем, разувшись (он засучил до колен полотняные штаны), море тихо накатывало и холодило им ноги, а он все рассказывал о своих травах, и Ольге Денисовне ужасно понравилось, как он увлечен, — как мальчишка. Сколько ему может быть лет?
Потом они разговаривали о своем городе и, конечно, бульварах, обсуждали театральные гастроли, пьесу «Перед заходом солнца», которую оба видели в Москве, говорили о книгах Фейхтвангера и Эренбурга и о том, что коричневая чума фашизма — позор XX века.
Когда солнце поднялось выше и стало здорово припекать, они выкупались. Врозь, довольно далеко друг от друга. И Ольга Денисовна, кинувшись в воду, долго плыла, тихонько смеялась, а внутри у нее тоненький звоночек звенел: «Море, море, море!»
Досыта наплававшись, так что слегка закружилась голова, она вышла на берег и ладонями (забыла захватить полотенце) медленно обвела голые руки, грудь, бедра и с какой-то незнакомой ликующей радостью ощутила свое молодое, сильное, гибкое тело.
Вечером они снова вдвоем ушли к морю. Но он уже не рассказывал о ботанической станции и не говорил о том, как мерно дышит море, как таинственно лиловой завесой укутались горы, и даже не сказал: «Ты мне нравишься», а молча привлек и стал целовать, и она снова чувствовала пьянящую радость, которая была сильнее ее рассудка и воли.
«Что это? — думала она ночью, не смыкая глаз, бесшумно лежа на узкой кровати. — Ведь это пошлый курортный роман. Как я могла!»
Она скорчилась под простыней, стиснув зубы от стыда…
«Мой первый поцелуй… в первый же день, не узнав. На тебе… подали милостыню. Он не уважает меня, не может уважать. Завтра же наотрез».
