«А ведь он наглец, этот папаша, в костюме, при галстуке, с рабочими руками и головой мещанина. Как он смеет оскорблять учителей? Сам, наверное, пока все в порядке, в школу и не заглянет».
— Кого из учителей сына вы знаете ближе?
Замешательство. Посетитель мнется, отводит в сторону глаза.
«Так и есть. Назвал бы хоть кого-нибудь, хоть из приличия. Нет».
Разговор мог обернуться неприятно, но вмешалась Надежда Романовна. Она умела не возмутиться в самых опасных ситуациях, соблюсти хладнокровие и какими-то ласковыми словечками, улыбками, обещаниями погасить нависавший конфликт.
— Не волнуйтесь, товарищ, свяжемся со школой, мобилизуем учителей, мальчика не бросим, будьте спокойны.
На этот раз Анна Георгиевна была недовольна ее дипломатией и в душе бранила себя, что поддалась обыкновению старшего инспектора любыми способами отводить неприятность: «Тише, тише. Сора не выносить из избы».
Отец ушел, не согнав с лица хмурь, но удовлетворенный. «Проучили вас малость, а то, ишь, как рабочий, так нос воротить».
Ушел победителем. А напрасно… Нахалам нельзя уступать.
Затем в кабинет завгороно буквально ворвался хорошо ей известный учитель физики, великолепный знаток предмета, умевший влюблять ребят в свою науку, преподававший ее много шире изложенного в учебнике, и притом вздорный склочник, отравлявший существование себе, всему коллективу, всему гороно.
Больше часа обсуждалась очередная война физика с кем-то, кто за его таланты копает ему яму.
— Надежда Романовна, — уже усталым голосом от никчемности и пустоты разговора распорядилась завгороно. — Сходите завтра к ним в школу, разберитесь, что там.
Словом, весь день был занят разбором различных малых и немалых, иногда серьезных, но чаще мелких событий и случаев.
— Ну и денек! — вздохнула Анна Георгиевна.
Но денек продолжался, и под конец вовсе нехорошая узналась история, сильно расстроившая и рассердившая Анну Георгиевну. Она говорила о ней по телефону, когда вошел Артем.
— Тёма! Здравствуйте, Тёма! — дружески приветствовала Надежда Романовна, знавшая его по приездам домой на праздники и каникулы.
— Здрасьте! — холодно бросил он и не сел, будто не заметил приглашения.
Стоял, опершись на спинку стула, и не глядел на нее.
— Что с вами, Тёма? — обеспокоилась она.
Поглощенная трудным телефонным разговором, мать поначалу не заметила странной угрюмости сына, так не свойственной его открытой и простодушной натуре.
— История! — кладя телефонную трубку, вздохнула она. — Тёма, хорошо, что зашел. Надежда Романовна, трудно поверить! Принимают девочку в комсомол, отличницу, во всех смыслах чудесная девочка! Вызвали на бюро и подумайте, какая бессовестность! — томят у двери комитета, в коридоре, час, полтора. Потом секретарь, школьник же, девятиклассник (не старше шестнадцати, а уже бюрократ) вышел к девчонке: «Ступай домой, сегодня не успеем, вызовем после».
Девочка на людях сдержалась, а дома в слезы. А после из-за экзаменов отложили прием до осени. Теперь зовут на бюро, а она ни в какую. Волновалась, готовилась как на праздник… А теперь ни в какую. Вот формализм так формализм. А учителя были где? А мы? Вот о чем, товарищ спецкор газеты, надо писать бы.
Артем молча, исподлобья глядел на мать. Только теперь она заметила его недружелюбие.
— Тёма, что-то случилось?
— Мне надо поговорить с тобой наедине.
Его тон и ответ показались ей грубыми и обидными для Надежды Романовны.
— Если о деле, можешь говорить сейчас, обычно мы сообща решаем дела.
— Наедине.
Мать удивленно, не понимая, смотрела на сына. Он молчал.
— Тогда ступай домой. Кончу работу, поговорим дома.
Он повернулся уйти.
— Артем! — все более удивляясь, окликнула мать. — Ты не простился с Надеждой Романовной.
Он оглянулся через плечо, кивнул. Как кивнул! Мать похолодела от его кивка.
— Боже мой, что с ним такое? — испуганным полушепотом спросила старший инспектор после ухода спецкора газеты.
— Извините, — растерянно ответила мать. — Что-то, должно быть, его огорчило. Извините, Надежда Романовна.
13
Не укладывается в голове! Хорошую учительницу вынуждают уйти на пенсию, вместо нее назначают другого учителя, знакомого зав. гороно, Анны Георгиевны Зориной, матери Артема. Так прямо спецкору и сказали: по рекомендации завгороно.
До сего дня Артем о матери знал: справедлива. Именно это качество он уважал в ней более всего.
Второе — добра.
Когда в областном центре мама работала методистом Дома учителя, учителя толпами валили в ее кабинет и сплошь и рядом домой, без боязни выкладывая неудачи, заботы и нужды. Мама если и не знала что посоветовать, то хоть выслушает, хоть посочувствует.
Отец сердился.
— Покоя нет! Когда это кончится? Анна, ты превращаешь дом в учреждение. Мало тебе службы?
— Игорек, — мягко возражала она. Учителя такой народ, что нельзя быть с ними формалистом. И так уж обюрократили школу. Планы, планы, отчеты, бумаги.
— Не на войну ли с бюрократизмом поднялась?
— Что смогу.
— Что ты сможешь на своей тихой должности, Анна?
Мать старалась переменить тему.
— Игорек, раздобыла тебе важную книгу «Некоторые вопросы психотерапии». Новинка.
— Спасибо. К твоим способностям да побольше бы житейской хватки, Анюта. Никто твой идеализм не оценит, — так обычно заключал споры отец.
Однако оценили. Назначили Анну Георгиевну заведовать гороно, правда, в районном, но довольно большом городе с перспективами роста. Это уже работа ответственная.
— Смотрите, пожалуйста, выходит в руководители наша мать, — шутил и удивлялся отец. — Егоровна, справишься?
Она улыбнулась:
— Боишься?
— Как-то не представляю тебя чиновником, женушка.
— А непременно надо быть чиновником?
— Богиня Афина, спустись с Олимпа, оглянись на нашу грешную землю.
Она шутливо грозила пальцем:
— Давай-ка без аллегорий.
У каждой семьи свое лицо, своя обстановка. Речь не о сервантах, полотерах, сервизах, вазах чешского стекла — речь о нравственной обстановке. Посторонний взгляд не сразу ее уловит, но поведение отцов и детей в обществе решительно направляется ею. В хорошей семье плохие дети редки. Они могут вырасти не очень умелыми, не очень волевыми и сильными, и, конечно, эти свойства характера с
