солнцем молодые листья картофеля, жадно наливаются соком озимые; твои петлистые речонки в кудрявом ивняке, твои некрутые овраги с золотыми от лютиков склонами, гремящие голосами птиц перелески, цветные луга, и утренние росы, и туманы, и плакучая береза среди поля; твой сладкий запах, твоя весна, твой ветер, целующий горячие щеки!
Во Владимировну приехали за полдень. Пелагеи Федотовны не было дома.
Маша оставила мать посидеть на крылечке, а сама выбежала в сад.
Сад отцветал. Вишни бесшумно роняли белые лепестки. Припекало солнце — помутневший на западе край неба грозил дождем. У покосившегося плетня на солнцепеке лениво грелись сонные куры. В отцветающем вишеннике гудели пчелы.
Маша обошла сад, все его уголки. К ногам выкатился ежик, повел острой мордочкой и пугливо свернулся в колючий клубок.
С беспокойным щебетом заметалась над головой птичка в серых перышках, с красной, словно кровью окропленной, грудкой. Маша поняла, что близко гнездо, и ушла.
Вернулась Пелагея Федотовна. Она была, как раньше, добра, ласкова, только складки грустно легли возле рта да глубоко в глазах притаилась забота.
На столе урчал самовар. Пелагея Федотовна вынула сваренные в полотенце яйца, внесла из погреба крынку с густым молоком, положила на тарелку ржаных сдобных лепешек.
— Тихо у тебя, привольно! — сказала Ирина Федотовна.
— Вот и живи со мной, — ласково ответила тетя Поля.
Не кончили пить чай — пришла Авдотья Бочарова.
С темным от солнца, каким-то грозно тихим лицом, в низко опущенном на брови платке, под которым, как глубокие омуты, зияли чернотой глаза, она напрямик прошла к Маше, не сгибая, подала дощечкой жесткую ладонь.
— Серёнька писал, виделись вы…
— Я расскажу. Всё! — пугаясь ее суровости, поспешно ответила Маша.
— Без утайки! — коротко промолвила Авдотья, садясь поодаль стола, на скамью.
— Чайку, Авдотьюшка, хочешь? — предложила тетя Поля.
— Не до чаёв, Пелагея Федотовна, — отказалась Авдотья. Вытянула на коленях большие, натруженные руки.
Сколько раз в воображении Маши возникала полянка между двумя осиновыми рощами! Вот в красной листве метнулась рыжим пламенем белка. Осинки забормотали, роняя листья. Сергей прижался к земле. Атака отбита. Вторая, третья. Осинки, вздрагивая, сыпали, сыпали листья на чьи-то незакрытые глаза.
Авдотья выслушала, не отводя от Маши черные омуты глаз. Ничего не сказала. Прощаясь, подала дощечкой ладонь.
Заря угасла — время спать.
Маша легла в сарае, на третьегодняшнем, еще Иваном Никодимовичем запасенном сене.
Звуки и шорохи полнили ночь. Квакали лягушки, близко засвистел соловей. Лунный луч скользнул в щель, добежал до стены и сломался.
…На восходе солнца Машу разбудил крик петуха. Она оделась и, поеживаясь от утренней свежести, вышла на улицу. Вдали за околицей дымилось невысокое облачко пыли — прогнали стадо; в траве и на листьях, словно омытых за ночь дождем, блестели крупные капли росы. У правления колхоза, под рябинами, стоявшими рядком вдоль окон, толпилась кучка девчат. Маша узнала миловидную Настю Бочарову. Она вытянулась, как сосенки у станции, и все знакомые девочки подросли — это были ученицы Пелагеи Федотовны.
— Здравствуй, Маша! — окинув ее любопытным взглядом и чуть конфузясь, сказала Настя. — Вот комсомолок собрала. Самостоятельности добиваемся! — краснея и оттого становясь еще привлекательней, громко говорила она, поглядывая на раскрытые окна правления. — Председатель колхоза у нас несговорчивый. Беда нам с председателем!
— Чего вы добиваетесь? — спросила Маша с невольной улыбкой — так мила была сестренка Сергея.
— Добиваемся, чтобы нас всем молодежным звеном на самостоятельную работу послали. А председатель колхоза оспаривает. 'Разобью, говорит, вас по разным звеньям. Для укрепления, говорит, рассую вас туда да сюда'. Знаем мы эти хитрости! Не доверяет, так и запишем…
— Мы еще в школе сдружились. И в комсомол вместе в школе вступали, — подхватила Настина подружка, которая слушала Настю, подперев щеку рукой и в такт ее словам согласно кивая.
— Не на пользу они нас разбивают!
На крыльцо правления вышла Авдотья Васильевна Бочарова, председатель колхоза. Черная коса кольцом лежала у нее на голове, смуглые щеки побледнели и, казалось, опали. Авдотье Васильевне плохо спалось в эту ночь — глаза окружали желтоватые тени.
Настёнка устремилась к матери:
— Что надумала, мама?
— Слушай меня, молодняк! — обратилась Бочарова к девчатам. — Соглашаюсь ваше желание уважить. Молодежное звено нынче выйдет самостоятельно на окучку картофеля. На полную вашу ответственность возлагаю картофель. Глядите — строго спрошу!
Настя взвизгнула, закрыв рот ладонью, присела к земле, вскочила, затормошила подруг:
— Девчата! Живо собирайтесь! Проболтались без дела, проволынили время!
— Тебя, Настасья, звеньевой назначаю, — сказала Авдотья Васильевна и только теперь, отпустив девочек в поле, поздоровалась с Машей.
Вчера, выслушав Машин рассказ, она пи о чем не спросила, не промолвив слова, ушла и сейчас поклонилась без слов.
— Авдотья Васильевна, и меня в молодежное звено запишите, — сказала Маша.
Бочарова поправила волосы над темным от загара лбом, вдоль которого легли три глубокие морщины, и, помедлив, ответила:
— Что ж… Ступай… Погоди-ка, Маша, постой! — вдруг остановила она и, быстро, с девичьей легкостью сбежав с крыльца, обняла Машу за плечи. — За вчерашнее спасибо тебе! У меня после вчерашнего силы втрое прибавилось. Ужотко к Пелагее Федотовне забегу на часок, расскажи мне все снова. Ну, иди, девчат догоняй. Они у нас быстрые, ловкие!
С этого утра Маша целыми днями работала с молодежным звеном на окучке картофеля. Девочки были действительно ловкие. Как ни старалась Маша, угнаться за ними не могла. Над ней шутили, посмеивались, а Настёнка, перебежав на ее полосу, помогала и без умолку щебетала, как птица. Она была певуньей. Когда девушки, развязав узелки с едой, садились полдничать, Настёнка, управившись раньше всех с обедом, заводила песню. Подруги подхватывали — высокие голоса долго звенели над полем.
— Ой, девчата, что же мы делаем? — опомнится Настя. — Поднимайтесь, девчата! Давайте наверстывать! Не то будет от мамки нам!
…В тот день с утра было душно, над горизонтом густела синева, погромыхивал гром — перед грозой парило.
Пелагея Федотовна, в белой косынке и подпоясанном шнурком ситцевом платье, работала с учениками, подбадривая шутками разомлевших от зноя ребят:
— До грозы надо кончить. Гроза торопится, а мы того пуще! Не сдавайтесь, пионеры!
Однако, видя, что ребята обливаются потом, Пелагея Федотовна воткнула в землю заступ и разогнула спину:
— Отдыхать!
Все повалились на траву.
— Эка благодать! — с глубоким вздохом промолвила Пелагея Федотовна. — Хороша наша Владимировка! Лесу много у нас и земли много. Сколько бы ни жил, но нарадуешься!
— Пелагея Федотовна! — позвала Настя. — Глядите, не к нам бегут? — Прикрыв ладонью лицо и всматриваясь в сторону деревни, Настя повторила в тревоге: — Пелагея Федотовна, а ведь это нам знак подают! О, да что это? Никак, мама бежит? Уж не беда ли стряслась?
Она вскочила и, испуганно всхлипнув, бросилась матери навстречу. Но Авдотья Бочарова не
