Милая Маша, а еще болит у меня сердце из-за тебя. Мне тебя жалко, ты мне всех на свете дороже! А мучаюсь я сомнениями оттого, что чувствую — горе у тебя на душе. Ты из-за горя и ждать меня согласилась. Может, каешься теперь? Не кайся, Маша! Если не в силах связать свою судьбу с моей, оборви лучше разом. Я не упаду духом — закалился. Люблю тебя на всю жизнь, а принуждать и неволить не хочу. Мне твое счастье дороже собственной жизни. Решай, Маша, как тебе лучше, и напиши мне все прямо, по- честному.
С комсомольским приветом
Маша долго сидела над раскрытым письмом. Она знала и раньше, что Сергей понял все.
'Но почему же случилось, что его, честного, храброго, я не могу полюбить, как любила…' — в горьком недоумении спросила она себя.
Она вскочила и быстро прошлась по комнате.
'Положим, я напишу, что не люблю его так. Ведь я не стану счастливей от этого, а он будет очень несчастен. Только одному человеку в целом свете я дорога и нужна, и человек этот — Сергей Бочаров!'
Она написала:
'Милый, хороший Сережа! Сегодня мне очень грустно. Я неудачно работаю. Ты даже представить не можешь, как меня это мучает. Может быть, я никогда не сумею быть счастливой. Когда ты вернешься, мы решим, как нам жить и что делать. Ты мой единственный друг. Будь жив и здоров, Сережа. Побеждай!'
Глава 32
Федор Иванович, заложив руки за спину, бесшумно шагал по коридору. Коридор был пуст. Федор Иванович по голосу узнавал того или иного учителя в классе. Директор не останавливался. Ему не нравилась манера останавливаться у закрытых дверей. Он обошел все четыре этажа и направился к своему кабинету, когда увидел новую учительницу. Она поднималась по лестнице, на ходу поправляя волосы. Федор Иванович стоял на площадке и ждал. Он заметил, что при виде директора учительница замедлила шаги, в лице ее появилось выражение знакомой ему замкнутости. Так обычно выглядели школьники, когда он вызывал их в кабинет распекать, а они не чувствовали себя виноватыми. Директор выяснял обстоятельства дела. Иногда школьники действительно оказывались невиновными.
— Что произошло в шестом 'Б'? — наугад спросил директор.
'Ему уже рассказали', — догадалась Маша.
— Федор Иванович, ничего такого, о чем бы я считала нужным довести до вашего сведения, — произнесла она сухо.
Она смутилась, потому что не хотела быть дерзкой с этим человеком, который ничего худого ей не сделал.
— В таком случае, — сказал директор, — будем считать, что в шестом 'Б' ничего не произошло.
Он повернулся и пошел быстрой, легкой походкой, сплетя на пояснице руки.
Неожиданно Маша успокоилась. И следа не осталось от того чувства презрения к себе, которое мучило ее все эти дни. Теперь Маша могла признаться — не Федору Ивановичу, конечно, и не Ускову, и даже не тете Поле, но наедине с собой, — она могла признаться, как опрометчиво было тешиться самолюбивыми планами. Она шла в класс, чтобы с первого же урока победить шестиклассников. Но шестиклассники не только не догадались, какая необыкновенная учительница появилась в их школе, но вообще не поняли ничего из того, что она намудрила. Странно: сейчас это ничуть не огорчало Машу.
Грамматика вступила в единоборство с индейцами. Это была нелегкая задача. Существительные, прилагательные и местоимения оказались орудиями недостаточно мощного калибра, чтобы только с их помощью овладеть воображением шестиклассников. Не раз во время уроков Маша ловила рассеянные взгляды учеников. Но так как всякие нравоучительные рассуждения отскакивали от ребят, как резиновый мячик от стенки, то Маша и не пыталась рассуждать, доказывая пользу грамотности. Она выбивалась из сил, стараясь и на уроках грамматики дать пищу фантазии шестиклассников, готовых вытерпеть скучнейшее в мире правило, если в нем была хоть крошечная лазейка для выдумки.
Так в шестом 'Б' появился чемпион по придумыванию иллюстраций к любому грамматическому правилу. Это был Петя Сапронов, мальчик с толстыми губами и круглой головой, на которой светлые волосы, едва вырастая, начинали от самого корня закручиваться в тоненькие колечки, как мелкая стружка. За курчавые волосы, толстые губы, а главное — за привычку подбирать рифму к каждому слову Петя Сапронов прозван был Пушкиным. Он был увлечен хореями и ямбами, как фокусами, и грамматические примеры придумывал только в форме стихов. На уроке проходилось первое спряжение. Петя сочинял:
Класс был доволен. Еще больше был доволен поэт. Учительница зачеркивала в Петиной тетрадке слово 'грохотает', но после, неожиданно для себя, иногда в самой неподходящей обстановке, в столовой например, вдруг начинала смеяться.
Вот эта-та несчастная склонность Сапронова к сочинительству и навлекла на Машу новые неприятности.
Едва прозвенел звонок к уроку, Борисов спрятал бумаги и книги в ящик стола, запер на ключ и, лаконично бросив Маше: 'Я иду к вам', зашагал впереди, плотно прижимая к бокам острые локти и высоко неся маленькую красивую голову. Он остановился у двери, рассматривая надпись '6 Б', пропустил Машу в класс и вошел.
Он устроился на последней парте и, по обыкновению, не смотрел в лицо Маше, а куда-то мимо. Выражение его глаз было скучное, словно он наперед знал, что ничего интересного не услышит.
Впервые Маша почувствовала себя неуютно в классе. Мальчишки как-то по-особенному притихли. У нее мелькнула мысль, не сделать ли урок литературы вместо грамматики, но она с негодованием отвергла эту уловку и, стараясь не замечать Борисова, но чувствуя все время тяжесть его присутствия, начала грамматические упражнения, как полагалось по плану. Повторялись полногласные и неполногласные сочетания. Мальчики читали в своих тетрадях примеры, и все кончилось бы благополучно, если бы не дошла очередь до Пети Сапронова, который только и ждал случая отличиться. Он поднялся и прочитал, торжествуя:
Каждое выступление Сапронова служило поводом к оживлению в классе. И теперь, достаточно было ему подняться, все забыли о Евгении Борисовиче, а Маша, только услышав дружный хохот мальчишек, поняла, что он прочитал. Вернее, не поняла и велела повторить, что он и сделал охотно, пояснив при этом, что в слове 'поросить' — полногласие.
Если бы Маша была наедине со своими шестиклассниками, она попросту растолковала бы им, как не раз приходилось делать, что Сапронов снова напутал. Но в классе присутствовал Борисов. И, собрав в памяти весь небогатый запас сведений по истории языка, она так издали начала объяснения, что скоро потеряла нить и не знала сама, как добраться до злополучного слова, которое Петя Сапронов изобрел в угоду размеру и правилу.
Мальчики слушали из вежливости, но главным образом оттого, что в классе сидел завуч.
