смотреть из бинокля. Такой точки не было. Он добрел до ближайшего кафе и неожиданно почувствовал голод. Сам взял со стойки пухлое меню и с этой книжищей вернулся к пустому столику в углу кафе. Название блюд и напитков были написаны не по-русски. Саша быстро пролистал меню и отложил, выругавшись мысленно.
— Суп хочу, — сказал Саша пришедшему официанту. — Есть суп? Любой?
Тот кивнул.
— И водки. Водка есть?
— Есть, — ответили ему, и Саша обрадовался первому русскому слову, услышанному им здесь.
— Вот неси. Сто пятьдесят. И салат какой-нибудь. Нет, двести. И салат. Долго?
— Сейчас разогреем.
— Водку только не разогревайте. Официант ушел не улыбнувшись.
«А что он не предложил мне выбрать какой-нибудь суп? — подумал Саша. — Мне, впрочем, все равно. Я все ем».
Он ел все, никогда не был привередлив в еде и пил тоже все.
Суп принесли через пятнадцать минут, за это время Саша выкурил три сигареты. В голове уже клубилось неприятно, и поташнивало.
Обжигаясь, начал есть, косясь на водку. Беспокойно ерзал на стуле — от голода и нервничая отчего-то. Водка призывно покачивалась в графинчике. Налил, выпил одним глотком, закусил хлебом, еще раз обжегся супом. Скривился. Но потеплело внутри ласково.
Минут через несколько разнежился, раскинул ноги под столом, стал разглядывать людей в кафе. Ничего особенного ни в ком не приметил. Допив водку, пока дул на суп, заказал себе еще сто под салатик. Так и подумал: «Салат еще остался, хлебушек… Что без водки еду переводить». Через полчаса Саша уже был безмятежно пьян и ленив. Попросил счет, вложил купюру покрупнее, дождался сдачи и покинул кафе спотыкаясь.
Ни о чем не думая, пошел обратно к зданию суда. Заплутался в каком-то переулке, стал спрашивать у прохожих, где суд. Кто-то пожимал плечами, спешно проходил мимо, некоторые отворачивались, делая вид, что не понимают русскую речь.
— Не любят нас здесь, — мрачно шептал Саша, иногда, впрочем, рефлексируя разумно: — Может, от меня просто пахнет водкой?
У ворот суда остановился, припал плечом к калитке. Искал где-то в недрах куртки сигареты, зажигалку. Поднял глаза на звук шагов, увидел судью. Сразу узнал его.
Ожидал отчего-то, что судья будет в черном пальто, даже с поднятым воротником, но нет, он был в куртке, в хороших ботинках, не удостоив Сашу взглядом, обошел его и двинулся по улице. Белая грива волос шевелилась на ветру.
Саша стоял у калитки, не оборачиваясь, с напряженным затылком, слыша шаги удаляющиеся, спокойные, четкие.
Спустя минуту пошел следом. Видел прямую спину, упрямо смотрел в нее. Иногда спина терялась, ее загораживали другие спины или мягко, как рукав, выворачивающаяся улочка. Саша прибавлял шагу, задевая идущих навстречу, шел быстрее, упрямый, пьяный, отупевший. Вытаскивал и терял сигареты, никак не мог прикурить на ходу, злился и ругался.
В конце концов потерял судью, стал посреди тротуара, озирался злобно, куда он мог провалиться. Зацепился глазом за номер дома и все понял. Судья ужинать пошел. Это его дом.
Проснулся в четыре часа утра. В четыре семнадцать. Включил ночник, щурясь, разглядел короткую и длинные стрелки. Пошел в туалет и помочился, так и не открыв толком глаза, слушая по звуку, попадает в унитаз или нет. Почистил зубы, попил воды из-под крана, умылся неприязненно — и к воде, и к лицу. Упал на кровать, смотрел в потолок, спать не хотелось.
На потолке была наклеена клеенка. Саша так определил для себя — «клеенка». Он не знал, как это называлось.
Клеенка была желтого цвета. Над кроватью висела картина. Саша скосил на нее взгляд, ленясь поворачивать голову. Ничего не разобрал.
Дышал глубоко. Хотелось пива. Не глядя, похлопал ладонью по тумбочке — вспомнил, что пытался курить на ночь, и даже вытащил из куртки сигареты. Куртка валялась возле кровати. Ботинки валялись чуть дальше, один — подошвой вверх, другой — на боку.
«Пепельницу бы еще…» — подумал Саша, прикуривая.
Взял стакан с тумбочки, поставил его на грудь, прихватив левой рукой. Ни одна мысль не шла в голову.
— Совершенная пустота… — прошептал Саша. — Как в заброшенном сарае… Эй, есть кто-нибудь? Старье какое-то ненужное… Грабли, что ли? Наступить, что ли? Нет, не грабли… Ничего нет…
Затягивался, держал дым, выдыхал медленно.
Вспоминал, о чем обычно думал, когда нужно было заснуть. Никогда не помогал пересчет белых баранов парами. Только мешали женщины. Иногда вспоминались книжки любимые, но сейчас ни одна не шла в голову. Да, еще спорил порой с кем-то, мысленно, но и спорить Саше давно не хотелось. Чувствовал странную муть и тяготу внутри — и твердое знание при этом было, что ничего не избежать, он, Саша, все сделает, до конца. Словно это уже вне его воли и вне его власти — как приговор. Вынесен, не подлежит обжалованию. Исполнению подлежит.
Бросил сигарету в стакан, поленившись ее забычковать, и она дымилась еще какое-то время.
Так лежал. Душный дымок слева, мутная картина справа, одеяло в ногах, редкая поросль на груди, два замерзших соска, почерневших. Ничего не оставалось, как снова закурить.
Он заснул утром, спал нервно и дурно, тяжелый, с холодными и мокрыми ступнями. Все время сворачивался калачиком и хотел свернуться еще сильнее, забиться в угол, лежать неприметно.
Открыл глаза мрачно, недовольно, было около одиннадцати.
«Вставай, Сашок», — сказал себе. И встал.
Возле зеркала, с зубной щеткой в руке, долго смотрел на себя, крепко щетку сжимая, словно собирался ее воткнуть куда-то, в живое тело. Почистил зубы быстро, в течение секунд тридцати.
Через десять минут уже был на улице, шел быстро, смотря под ноги. Достал на ходу карту, сверился.
От входа в парк начал считать шаги, но быстро надоело, понадеялся на зрительную память, и не ошибся.
Огляделся быстро, свернул с дорожки, дошел до дерева, быстро, не озираясь, вырыл оружие, спрятал за пазуху.
«Где-нибудь в кафе, в туалете, дошлю патрон в патронник, — решил для себя. — А пистолет потом выкину в реку. А стрелять буду там, где удобно. Все равно где. Даже если поймают — все равно».
Времени еще оставалось много.
«А вдруг он сегодня не пойдет?» — подумал лениво.
«Пойдет», — ответил себе уверенно.
Нашел здание суда, прошел мимо, не глядя на него, сам вид стен и окон тяготил и раздражал.
Решил идти в другое кафе — не в то, где вчера напился. Чтоб не примелькаться.
«Есть… Буду ли я есть? Буду есть, буду. И выпью, наверное. Нет, есть не буду. Только выпью. Странный у меня будет вид, если я закажу водки и стакан воды. Надо что-нибудь еще».
Саша ткнул, почти не глядя, пальцем в какое-то блюдо. Даром что прочесть и понять название его все равно бы не смог.
Принесли что-то в маленькой сковородочке. Кажется, это называется «жульен».
Саша тщательно пережевывал пищу и налитую сухой, четкой рукой водку пил медленно. Водка казалась тяжелой, как ртуть.
«Если ее плеснуть на стол, она, наверное, рассыплется на маленькие шарики».
Саша с отстраненным удивлением вглядывался в себя и думал, отчего его волнение почти не ощутимо — в сравнении хотя бы с тем легким мандражом, что он испытывал перед любой дракой во дворе или в армии. Или тогда, в лесу? После того дня — чего было бояться? Видимо, человеческие чувства имели свои пределы — по крайней мере Саша ясно понял о себе, что от страха он не умрет, не потеряет сознания,
