корточках, разглядывал двор, окна своей квартиры, редких прохожих…
Долго искать не пришлось — в дальнем конце двора стояла черная «Волга», со свежими следами недавней парковки, без снега на крыше. Антенна качалась на ветру. Никогда этой машины не было здесь, помнил Саша.
Спустился вниз, прыгая через ступени, — будто на свидание торопился. В городе был всего один переговорный пункт, туда Саша и направился. Дома никто трубку не брал.
Вышел на смурную, темную, несмотря на утро, улицу. Снег был жесткий и настырный, а Саша без шапки.
Мгновенье посомневавшись, пошел в центр города — «за шапкой», оправдал себя.
Быстро добрался на маршрутке, прошмыгнул во вчерашний дворик, шапка так и висела на сучке, только в снегу и холодная, нежилая. Забрал ее, одел, проледеневшую, грел головой.
У «Макдоналдса» все прибрали и уже вставляли новые окна. К сгоревшему офису не пошел — издалека приметил, что люди там суетятся. И камеры вроде стоят. Местные журналисты собрались, должно быть. Проснулись…
Уселся в вальяжный, но усталый троллейбус, проехал полный круг, наблюдая, как набирается полный, битком, салон, и как, к концу маршрута, становится пустынно, и кондуктор, шумная и полная баба, целый час неумолимо буровившая сгусток пассажиров, вдруг вздыхает и становится неожиданно одинокой, и бесцветные глаза ее блуждают тоскливо.
— Ты чего? — спросила кондуктор у Саши на конечной.
— Я остановку свою пропустил, можно, я обратно проеду?
— Мы стоять будем десять минут, — ответили ему недовольно. — И за билет придется еще раз заплатить.
— Я заплачу, — ответил.
Думал о маме и о Яне. Они сменялись в голове, и обеих их было жалко нестерпимо, и обе казались родными настолько, что умереть за них хотелось немедленно.
«Зубы выбили Яне, а…» — Саша вспоминал ее быстрый рот, и губы, и влажный язык, и так часто меняющие настроение глаза.
И сразу после этого думал о матери, и в этой смене не было ни пошлости, ни подлости.
«Маму мою кто смеет обидеть? Мать мою кто?» — думал, глядя перед собой, в пластмассовую стенку с нелепым календарем — а за стенкой сидел и курил водитель, Саша чувствовал вкус дыма и сам хотел курить.
Он дозвонился до матери уже после обеда, замерзший, оголодавший, она взяла трубку мгновенно, будто сидела возле телефона.
— Ты где, сынок? — почти закричала она.
— Да тихо ты, мам, нормально все у меня, — отвечал Саша, оглядываясь зачем-то по сторонам, всматриваясь в лица людей, стоящих возле его кабинки, и оттого путаясь в словах. — Я… на улице… Ну, звоню тут из одного места. Что там у тебя?
— Да что у меня. Ничего у меня. Вот мастеров вызвала — дверь вставляют.
— Ее выбили?
— Ну ты же сам мне говорил: не открывай никому никогда, говори, чтоб повестку оставляли в почтовом ящике. Я и не открывала, — и жалуясь, и сетуя, говорила мать.
— Они тебя били?
— Бог с тобой, Саша, никто меня пальцем не тронул, не делай только ничего. Никто меня не бил. Разбросали все вещи по квартире, цветок вон мой зачем-то разбили об пол, обзывали тебя по-всякому и ушли. Что ты натворил, а? Где ты есть-то?
— Нигде, мам! В Караганде! Сиди спокойно там, не бойся. Я ничего не делал плохого, поняла? Все, деньги кончаются. Мама! Пока! Все хорошо! Все будет хорошо!
И нажал на рычаг скорей.
Вышел из переговорного, одну остановку шел пешком, на душе стало свободней. Даже согрелся. Вспрыгнул на подножку маршрутки.
Совсем уже стемнело.
Подходя к Олежкиной квартирке, сбавил шаг, поглядывая на окна. Свет и свет, хоть бы морда какая показалась, родная.
«А что у нас тут во дворике? Не притаился ли за углом транспорт со спецназом? — Саша осматривался. — А кто у нас тут курит? Мужик какой-то курит. Тоже на Сашу смотрит. Ну, я тоже покурю. Еще кружок сделаю. Вокруг домика…»
Саша пошел было, но вдруг обернулся, признавая стоящего даже не по чертам — в темноте не различимым, а по ощущению, по короткому пальто, по жесту руки, сигарету к лицу подносящей.
И Сашу тоже вроде бы признали.
— Матвей! — Саша даже руки раскрыл от удивления и радости.
— Саша, — по голосу было слышно, что Матвей улыбается.
Они обнялись с искренним и теплым чувством.
— Ты как нашел этот домик-то, Матвей?
— Так мы тут с Роговым ночевали в прошлый раз.
— А, точно. Я и забыл. Давно тут?
— Да вот, только подошел, минут семь. Только с электрички. Присматриваюсь вот — пропалили вашу хатку или нет еще.
— И я тоже присматриваюсь.
— А что, вас тоже начали давить уже? — голос Матвея сразу стал серьезнее.
— Да мы не знаем. Мы вчера тут погром и поджог устроили в центре города. Шхеримся теперь. А у вас что, проблемы из-за Яны?
— «Проблемы…» — усмехнулся Матвей, в смысле: разве это так называется.
— Ну, ладно, что тут ждать. — Саша понял, что разговор серьезный, да и Матвей выглядел устало. — Погоди, я до квартирки дойду — если не выйду, значит, тебе дальше надо ехать.
— Не спеши, Саш. Что, велики шансы, что там… ждут нас?
— Да нет, нормально все. Там наши пацаны, Веня, кстати…
— Веня?!
— Да, Веня, а что? Они бы успели окошечко там разбить, если что, маякнуть как-нибудь мне. Они меня ждут. Нормально, думаю. Сейчас приду. Саша поднялся к дверям квартиры — послушал несколько секунд. Поначалу слышал лишь гудящий телевизор, но потом раздался веселый голос Вени, и у Саши от сердца отлегло. Открыл дверь, заглянул.
Олег с Верочкой сидели на кухне, пили чай. Верочка слетела с табуретки как птичка — Саше навстречу. В губы поцеловала быстрым клювиком, чуть сырым.
Олег скривился — изобразил улыбку приветствия Саше.
«Кадрил Верочку мою», — дгадался Саша.
В комнате Веня и Позик смотрели телевизор, дурь какую-то шумную, со стрельбой.
— Сейчас вернусь, — сказал Саша довольно.
Они вошли через минуту с Матвеем. Приветливо улыбаясь, он поздоровался с Олегом и Позиком, поклонился Верочке, а завидев Веню, сказал:
— Глаза б мои тебя не видели, — без особой, впрочем, злобы — перегорело, видимо.
Веня виновато моргал белесыми ресницами, пытаясь определить, насколько Матвей рассержен. Саша, проходя мимо него, почувствовал запах спиртного — Верку, наверное, раскрутил на чекушку, жулик.
— Ну, что, может, чайку? — предложил Матвей.
— Пойдем, поставим. Посидите тут пока? — попросил Саша ребят.
Прикрыл дверь на кухню.
— А чего с Веней? — спросил.
— Да мы выгнали его. Пьет с утра до вечера, дурь курит и в бункер ее тащит килограммами. Впрочем, бункера теперь у нас нет.
В то утро, когда Яна, проникшая на открытие нового театра по журналистскому удостоверению,
