походила.
Дети, запеленованные, лежали рядышком в кроватке с решетчатыми стенками, как два куриных яичка в корзиночке.
Баба Таня, достав ее из чулана, сообщила. – В ней и я своих деточек нянчила, и мать моя, да, поди, и бабушка тоже.
Уговаривала не вставать, но Лену не покидала тревога. Стало казаться, что девочка много кричит, а мальчик наоборот молчит. Все время хотелось кормить их, проверять пеленки. Ее вовсе не смущало, что один «негра», а другой «наш».
«От кого? – Подумала и решила. – Одна половина от Дениса, вторая от Миши. – И, несмотря на боль, тихо засмеялась. – Вот бы они удивились. Слава Богу, что не знают. И все-таки, кого же считать отцом? А, не нужен нам никакой отец. Ни черный, ни белый. Дети только мои. Мои и все тут!».
Телевизор не умолкал. Она заволновалась. Робко попросила. – А можно без звука?
– А чего ж нельзя? Я их безобразия и кривлянья все равно не слушаю и не гляжу, а спать без него не могу. – Старушка выключила звук и скоро тихо засопела.
Лена дремала, но от каждого шороха просыпалась. Залаяли собаки, потом вдруг смолкли. Услышала звук подъезжающей машины.
«Мама приехала! – Забыв о боли, подскочила к окошку и вздрогнула – синий Жигуленок. – Он, гадина. Вышел, озирается».
Вышвырнула из сумки журналы, плеер, кассеты. Завернув в пуховик, уложила в нее детей. Оделась, нырнула в бабушкины валенки с галошами. Перекинула сумку за спину. Бросилась в сени. Прихватила лыжи. Направилась в огород. И – пошла, пошла. Лыжи старые, тяжелые, но для пушистого снега то, что надо – идут скоро, не проваливаются.
«Больно? Ничего, надо терпеть. Быстрее, вперед. Овражек, вверх по склону. По вырубке, к зареву, там станция. Слышно, как стучит поезд. Насыпь. Полотно. Впереди огни платформы. На рельсах – составы, вагоны, цистерны».
Сбросила лыжи. Услышала смех, веселые мужские голоса. Из под вагона, держа молоток и фонарик, вынырнул рабочий.
– Тетка, ты чего здесь? – Испугался он.
– Какой на Москву, когда?
Голос и вид чудной бабы удивил путевых, они переглянулись.
– На Москву в пять утра электричка.
– Что ж делать? Мне быстрее надо. – В отчаянии кричала женщина сквозь слезы.
Ребята опешили. – Можешь вот этим, товарным, он сейчас отправляется. – И, не долго думая, один из них откинул засов, сдвинул дверь. – Глянь, как в купейном!
Лена сняла с плеч сумку, попыталась подняться, но со стоном опустилась на снег. Боль чуть не парализовала. Парни подхватили ее и, как пушинку, «забросили» в двери.
– Ты что ж в одном свитерке? Холодно. – Снял промасленную телогрейку. Возьми, на память, от Коли Утенкина.
Состав дрогнул и медленно, скрипя и повизгивая, тронулся с места.
Только в вагоне, сидя на полу, Лена ощутила, что белье прилипло к телу. Начала дрожать. То ли от холода, то ли от усталости и страха. Но подаренную телогрейку не надела, а укрыла ею детей и, прижав сумку к себе, обхватила обеими руками. Немного приоткрыла молнию, прислушалась. И, хотя вокруг все тряслось и скрежетало, уловила тихое, ровное дыхание.
«Слава Богу! – Осторожно приложила руку то к одной, то к другой мордашке. – Сопят. Уже настоящие люди». Заплакала от радости.
Когда в щель вагона проник дневной свет, решила. – «Если поезд притормозит, выйду на станции, а дальше – электричкой. Теплее и безопаснее. Господи, Царица Небесная, спаси, помоги и помилуй», – как безумная, твердила она про себя.
Достала из кармана икону, успокоилась. Боль была сильной, мучительной, но она старалась не думать о ней.
Поезд остановился.
С большим трудом спустилась на землю. Подняла сумку. Осторожно перекинула за спину. Увидев перрон, побежала. Споткнулась о шпалы и шлепнулась на оба колена. Зато детей уберегла. Поднялась, отряхнула ладони и снова вперед.
«Деточки мои хорошие, мама у вас неуклюжая, вместо ног палки деревянные. Потерпите немного, скоро к бабушке приедем».
Остановила женщину.
– Как до Москвы добраться?
– Здесь будет посадка.
Электричка пришла быстро. Народу оказалось немного. В вагоне прохладно. Лена выбрала место, где не дуло.
«Слава тебе, Господи! Спасла, спасла нас Царица Небесная».
Сняла сумку, поставила рядом и крепко уцепилась за нее. Уснула, показалось, на секунду, а когда очнулась, увидела перрон, людей. Москва! В недоумении оглянулась вокруг. Сумка пропала...
Глава 20
Место для секрета Веселов подыскал на пригорке, в густом березняке. Вся деревня на ладони и машина, как за ширмой.
Снег валил и валил. С утра светило солнце, и снежинки миллионами серебряных вспышек кружили на легком морозе. А к вечеру задуло, загудело в высоких, голых кронах, как в снастях корабля.
«Круто! Первый снег, а уже пурга, метель. Это нам в масть, – радовался Виктор. – В такую погоду легче в деревню пробиться. Меньше любопытных глаз».
План «захвата» он продумал детально. «Главное, чтобы не вернулся водила на Волге».
Но за весь день по проселку не прошла ни одна машина.
Веселов устал, проголодался, часто курил, прогоняя аппетит и сон. Упорно следил за дорогой и ждал ночи.
«Я тебя все равно достану, – с досадой и злостью думал он. – Узнают ребята в службе Кащея, засмеют, замучают. С брюхатой бабой не справился. Особенно Юрок. «Заместитель» Кащея по особо важным вопросам. Это, значит, кости кому-нибудь переломать, мину конкурентам поставить, а то и замочить. Тоже из десантников, только старше. Афган прошел. Все его побаивались. Глаза «стальные», как у волка. Кажется, человека съест и не подавится».
Когда Виктор пришел наниматься на работу, Юрок расспросил его о службе в Чечне. Поинтересовался, за что медаль «За отвагу» дали.
Веселов слегка смутился, но четко отрапортовал: «Попали в засаду, командира роты ранило, я его спас». Тогда-то и порекомендовал он Кащею принять Виктора на службу.
«А теперь и уволить может. И правильно сделает. Кому такой шофер-телохранитель нужен?» – Грыз себя Веселов, пока не решил – пора. Осторожно двинулся в деревню на разведку.
Виктор панически боялся собак. А из дворов, как назло, выскочили назойливые, хрипатые шавки и стали преследовать его, не отставая ни на шаг. Приходилось все время вертеть головой и озираться по сторонам.
Увидев, что в окне знакомой избы, мелькают какие-то тени и сияет полная иллюминация, тихо подкрался. Нашел щель в занавеске и долго не мог сообразить, что происходит.
В углу на коленях старушка, крестясь, клала поклоны. Посреди избы стоял большой широкий таз. Вокруг него суетились две красные, потные женщины.
«Ее» не видел. Только слышал звериные стоны, крики и отборную ругань, будто в доме разбушевался пьяный сапожник. – «Неужели рожает?» – Подумал с сомнением.
Это показалось ему невозможным, диким. Работая в фонде, он привык к другой обстановке.
Предродовое отделение, родильное, врачи, медсестры.
«Но как тогда объяснить эту кутерьму. Не убивают же они эту, с пузом?».
После очередных «истошных» криков Веселов заметил в руках женщины малюсенькое, сморщенное
