капризным и — должна предупредить вас — часто ревнует. Самая невинная наша дружба… Какой ужас! Ведь по годам я вам почти в матери гожусь, но это ничуть не уменьшит его ревности. До Манчестера с нами был старый клоун-скрипач, — такой чудный старик, — и мы с ним подружились: он часами рассказывал мне занимательные истории из цирковой жизни… А Томми просто из себя выходил. Я думаю, это он позвонил в агентство и заставил их убрать старика из нашей программы. Когда я его обвиняла, он отпирался как мог, — я была в бешенстве и грозилась уйти, — и все-таки, мне кажется, что он лгал. Томми умеет лгать, как никто, хотя порой из самых лучших побуждений. Он очень сложный человек и, может быть, именно поэтому — такой замечательный комик. Блистательный — вы правильно сказали. Уж я-то знаю это после стольких месяцев ежедневных выступлений. И ведь никогда не угадаешь, что он сделает и скажет в следующую минуту, и всегда с самым серьезным видом, так что невозможно удержаться от смеха. Я слыхала, что многие знаменитые комики настаивают и даже требуют, чтобы их партнеры делали вид, что помирают со смеху. Томми Бимиш не гаков. А изображать истеричную идиотку с неподвижным лицом — просто мука мученическая.
Мы вошли в дорогой ресторан и тут же, возле стойки, увидели старика Кортнея, который приветственно помахал рукой Джули. Он стоял в группе нарядно одетых людей, по-видимому, актеров и актрис гастролирующей труппы. У Джули сразу нашлись знакомые, начались объятия, поцелуи и вскрики «Милочка! Милочка!». Джули, с которой я пришел, вдруг исчезла, и на ее месте очутилась совершенно чужая женщина, взволнованная, с визгливым голосом. Я стоял в стороне — меня еще ни с кем не познакомили — и в замешательстве смотрел на эту новую Джули, все время чувствуя на себе чей-то пристальный хорошо знакомый взгляд. Я огляделся вокруг. За столиком неподалеку сидели дядя Ник и Сисси. Это он смотрел на меня злыми глазами. Я подошел. У него был такой сердитый вид, что я понял: придется солгать.
— Привет, дядя Ник. Вам два письма. Мисс Блейн посоветовала мне поискать вас здесь.
— Если у тебя есть хоть капля мозга, держись подальше от мисс Блейн. Садись.
Он принялся читать письма. Сисси, которая в этой обстановке выглядела довольно вульгарно и, вероятно, чувствовала это, кинула на меня умоляющий взгляд, точно прося быть поосторожней, так как дядя Ник явно не в духе. В ответ я понимающе кивнул. Она так старалась быть элегантной, с таким аристократизмом потягивала свой портвейн, что выглядела круглой дурой. Дядя Ник спрятал письмо, налил себе еще стакан из початой бутылки шампанского и метнул злобный взгляд в сторону актеров.
— Погляди-ка на них. Точь-в-точь пудреные обезьяны. Таковы они и есть. Ничего своего. Каждый — пустое место, пока кто-то не подскажет, куда встать и что говорить. Спесивые обезьяны.
— Ник совершенно прав, — сказала Сисси.
Но это не помогло.
— Ричард может верить мне или не верить, твои декларации вряд ли тут помогут. Во всяком случае, я тебя предостерег, парень. Держись подальше от этой женщины.
— Но почему, дядя? Она такая умная и приветливая, не то что другие.
— А с ними тебе вообще нечего якшаться. Я же ни с кем не знаюсь, верно?
— Но мне приходится с ними больше сталкиваться.
— Не намного больше. Не забывай, я в нашем деле собаку съел. Ну, что еще она там придумала?
Он смотрел на Джули Блейн, которая направлялась к нам со стаканом и откупоренной бутылкой. Я вскочил, но дядя Ник и с места не двинулся.
— Доброе утро, — сказала она весело.
Сисси буркнула что-то в ответ, дядя Ник промолчал. Джули сверкнула глазами, однако улыбнулась мне и протянула бутылку пива и стакан:
— Я обещала вам выпивку, Дик, — вот она. Я встретила старых друзей, и если вы не обидитесь…
— Конечно нет. Спасибо, Джули.
Она удалилась — женщины, особенно актрисы, умели тогда быть величественными, — а я сел и налил себе пива.
— Значит, вы уже перешли на «Дик» и «Джули»? — Дядя Ник откровенно злился. — Тогда я выскажусь прямо, без обиняков. Этого не миновать, раз уж я взял тебя к себе на работу. Парень ты видный, но до сих пор нигде не был и о жизни понятия не имеешь. Для таких, как эта Джули Блейн, ты — все равно что кусок мяса для тигра. И когда я советую тебе держаться подальше, то знаю, что говорю. А если не послушаешься, то рано или поздно попадешь ей в зубы.
Он остановился и выпил глоток шампанского.
— Он прав, Дик, уверяю тебя, — важно сказала Сисси. — Я знаю, ты еще не понимаешь…
— Хватит, Сисси, — оборвал ее дядя Ник. — По правде сказать, мне лучше разговаривать с ним без тебя. Шла бы ты в дамскую комнату или еще куда.
Она медленно поднялась и с видом оскорбленного достоинства пошла прочь, тщетно пытаясь держаться, как настоящая леди.
Дядя Ник посмотрел ей вслед и заметил:
— Ты обратил внимание, хотя ты еще юнец, на то, что девицы вроде Сисси, и особенно шлюхи, всегда стараются выглядеть, как герцогини, когда идут по малой нужде.
Он помолчал с минуту, прикрыл глаза и при этом посмотрел на меня так пристально, что даже начал косить. Но в голосе его уже не было раздражения:
— Ты считаешь, что у меня предвзятое мнение о Джули Блейн, не так ли, дружище?
— Похоже на то, дядюшка, — ответил я хмуро.
— И человек я ограниченный, ко всем отношусь с подозрением. А сам — всего лишь только номер в программе варьете, а она — бывшая актриса из Вест-Энда. И так далее, и тому подобное… Верно? Тогда я тебе порасскажу об этой мисс Блейн. Соображай ты хоть на каплю больше, ты бы спросил себя, какого черта она торчит здесь да дважды в вечер подыгрывает комику, — сомнительное занятие! — а потом возвращается в его берлогу для занятий еще более сомнительных… О частной жизни Томми всякое говорят.
— Я не очень-то слыхал, — промямлил я, порядком смущенный, — но меня самого это удивляет.
— Она была хорошей актрисой и играла ведущие роли. И вдруг пристрастилась к бутылке. А я тебе вот что скажу, дружище: им это не так простительно, как нам в мюзик-холле. Мы все делаем сами, один на один с большим шумным залом, сами должны произвести впечатление и завладеть публикой. Только добился успеха, уже пора уходить со сцены; сидишь в своей уборной и ждешь, когда все начнется сначала. На этом и срываются безвольные дураки вроде Томми Бимиша. И вряд ли в лице Джули Блейн он нашел поборника трезвости. Она так пила, что однажды грохнулась прямо на сцене театра комедии. С Вест-Эндом пришлось распроститься. И хвататься за первое, что под руку подвернется. Так ей достался Томми Бимиш: дважды в вечер выступать на сцене и потом ежевечерне еще одно выступление — в постели, да к тому же с вывертами… — Дядя презрительно глянул в сторону Джули, — она еще была там, я слышал ее звенящий смех, — и с злобным торжеством перевел взгляд на меня. — Теперь тебе понятно, что я имел в виду?
Я ничего не ответил, только вдруг возненавидел его, не потому, что он замутил светлый образ Джули Блейн, — его еще не существовало: я лишь восхищался ее красотой и манерами и был ей благодарен за внимание, — но потому, что в его торжестве было что-то жестокое и низкое: ведь он с таким наслаждением, без тени сочувствия рассказывал, как она загубила свою жизнь и сценическую карьеру. Я смутно сознавал, что в нем клокочет черная зависть ко всем и ко всему более талантливому; он ненавидел, ненавидел с презрением и завистью всякого, кто был душевно богаче и щедрей и потому беззащитней, чем он сам. Он напоминал мне любителей воскресных газет, которых хлебом не корми, только дай почитать, как топчут, обливают грязью и рвут зубами чужие репутации. У него самого все было как полагается, в полном порядке, все по струночке, а если другие не умеют ходить в узде, то пусть пропадают.
Видимо, на лице моем можно было прочитать эти мысли.
— Ладно, парень, ты все понял, но тебе это не больно-то понравилось, и потому я сам тебе сейчас не по нраву. Ну, я это переживу. Только вот еще что… — Он вынул какую-то карточку. — Сегодня утром я повстречал одного знакомого. Я рассказал ему о тебе, и он дал мне эту штуку.
Дядя протянул мне карточку, которая давала временное право посещать Эдинбургский художественный клуб.
