дышал воздухом, какого уже в Лондоне добывать не могли, не умели. И сэр Майкл, чувствуя, как он сходит на нет, подумал, что правильно он догадался, когда прибыл в Гиззардс-отель и полупрезрительно спросил себя, почему старик остановился тут: Маунтгаррету Кемдену действительно было наплевать не только на мнение людей об этом отеле, но и вообще почти на все, что сэр Майкл и сэр Джордж считают таким важным.
— Я — человек небогатый, джентльмены, — сказал Маунтгаррет Кемден. Голос у него был низкий, рокочущий, и в нем до сих пор сохранились грубоватые деревенские раскаты. — Совсем небогатый. Но я обещал этому молодому человеку, Эндрюсу, достать двести фунтов, чтобы он мог внести требуемую гарантию. Я просмотрел партитуру его вещи, и я в ней несколько сомневаюсь — впрочем, может, я отстал от века в своих музыкальных вкусах. Он не из тех молодых людей, которые мне по нраву, — слишком нянчится с собой, слишком криклив, нервозен, как и его музыка. Но ему надо дать дорогу. Он говорит, что обращался в ваши организации, и не раз, а несколько раз и просил незначительной помощи. Но вы не только ему отказали, вы оба, лично — он показал мне ваши письма — сначала писали высокомерно, а потом оскорбительно. Почему? Вот все, что я хочу от вас узнать, — почему? — Он поднял опущенные морщинистые веки и гневно уставился на них. Это было страшно: они словно заглянули в пылающую печь на том свете.
Ответил сэр Джордж, в лучшем и самом официальном тоне:
— Могу вас уверить, профессор Маунтгаррет Кемден, что просьба мистера Эндрюса была рассмотрена самым тщательным образом и решение не давать ссуды было принято…
Но договорить ему не пришлось, и сэр Майкл обрадовался, что не он попытался ответить. Сэра Джорджа просто остановил какой-то нечеловеческий рев, в котором нельзя было разобрать ни слова. Но потом пошли и слова:
— А зачем вообще существуют эти ваши несчастные организации? Только для того, чтобы отдавать искусству хоть малую толику денег, что выкачивает из народа правительство, эти напыщенные болваны, только и знающие, что тратить огромные суммы на бомбы, на ракеты, на самолеты, которые никогда им не понадобятся, да еще строят дороги, чтобы всякие кретины могли делать девяносто миль в час, — да мало ли на какую чепуху идут деньги. А ваше дело — сохранять хоть крохи культуры в этом раю низкопробных дельцов, бюрократов и безмозглых сопляков. Поняли?
— Конечно, — сказал сэр Майкл под напором свирепого взгляда, — мы это и стараемся делать.
— И прекрасно — старайтесь. А если вам легче оттого, что вы воображаете, будто вы — важные шишки, так воображайте и дальше. Но не пишите и не разговаривайте с людьми вроде Эндрюса, будто вы — кто-то, а он — ничто. Он для вас Бах, Моцарт, Бетховен, Брамс. Он — Музыка, черт побери! Да проживи вы оба хоть сто лет, вам все равно не понять, какие надежды, страхи, восторги и огорчения переживает композитор, что в нем живет, горит, бушует, что его мучит, каких глубин и высот он достигает, какие усилия тратит, какие чувства его обуревают. А вы сидите, диктуете и подписываете эти дурацкие, нелепые письма и ничего не понимаете. Да этому можно выучить обезьяну. И помните вы, оба. С Эндрюсом вы обошлись гнусно, пришлось мне его выручать. Сделал я это тихо, никто и знать не должен. Но если так случится в другой раз, предупреждаю, я осрамлю вас по всему свету, клянусь Богом, осрамлю! Вот и все. Прощайте, джентльмены.
И, не взглянув на них, старое чудовище схватило огромную партитуру, и его голова скрылась за ней.
Сэр Майкл и сэр Джордж не обменялись ни единым словом ни по пути к лифту, ни в лифте, ни выйдя из темного, скверно пахнущего холла на свет, на свежий воздух. Никакого сочувствия друг к другу у них не появилось. Сэра Майкла и Комси унизили перед сэром Джорджем, перед Дискусом. Сэра Джорджа и Дискус осмеяли и развенчали на глазах у сэра Майкла и Комси. И вся обида, какую вызвал в них сэр Маунтгаррет Кемден, сейчас обратилась на соперника и на вверенную ему организацию. Проклятый Дискус! Черт бы побрал Комси! Каждый считал, что в разочаровании, которое оба потерпели в это злосчастное утро, виноват именно его соперник.
Не успел сэр Джордж войти в свой кабинет, как туда влетела Никола Пемброук. (Нет, несомненно, ошибка — назначить женщин на ответственные места, а не на исполнительскую, рядовую работу.)
— Какие новости? Какие новости? Что-нибудь потрясающее?
— Нет. Старик рассердился за то, что мы, по его мнению, плохо обошлись с Эндрюсом. Особенно он сердит на Стратеррика и Комси. Он был очень резок со Стратерриком — так ему и надо. Вот и все, Никола. У меня сегодня много дела. Попросите Джоан ко мне, когда выйдете.
Она вышла и, сделав смешную кислую гримасу, кивнула на двери генерального секретаря. В ответ Джоан сделала такую же гримасу и кивнула. Им обеим стало легче. А в Комси сэра Майкла встретил Эдгар Хоукинс с румянцем от возбуждения на скулах.
— Все на мази, директор. В два тридцать собираем пресс-конференцию.
— Значит, у вас как раз есть время до завтрака, чтобы отменить ее. И передайте всем, что я ухожу на весь день.
И сэр Майкл, круто повернувшись, по дороге натолкнулся на какую-то дуру. Бормоча извинения, он успел заметить, что волосы у этой девчонки какого-то странного оттенка — совсем как червонное золото.
В клубе, обмениваясь анекдотами и остротами с двумя джентльменами, которые ему всегда были противны, он выпил три рюмки виски и только потом пошел завтракать.
6
На следующее утро, в перерыве, Тим Кемп забрел в кабинет Никола Пемброук.
— Тим, миленький! — сразу воскликнула она. — Уходите, прошу вас! Вы меня размагнитите. А я должна, понимаете, должна сосредоточиться. Из-за музыки вчера пострадал бедный сэр Джи, и теперь я должна как-то, каким-то чудом вытащить его из этой каши…
— Чепуха, милая моя! — Тим сел и взглянул на нее поверх булькающей трубки. — А кроме того, у меня есть новости. Прямо из Комси.
Она перестала делать то, чего она все равно не делала.
— А как вы узнали, что там происходит?
— Вы забыли, что я и там подвизался…
— Миленький, как же я могла забыть? Но вы отлично знаете, что они вас там не выносят. Каким же образом…
— Меня не выносили только заведующие отделами, — сказал Тим кротко. Он удивительно умел перебивать других, не повышая голоса. — А среди низших служащих я был очень популярен. Более того — у меня в секретариате Комси работает Пятая колонна. Мой главный агент — я ее так называю для романтичности — звонит мне сюда и называет меня дядя Уолтер. Обычно еще до одиннадцати я получаю все сведения, но, разумеется, иногда мне их приходится расшифровывать самому.
— Какой же вы гадкий, гадкий человек, Тим! Не знаю, за что я вас так люблю. А может, и знаю? Так какие же у вас новости?
— Сэр Майкл еще больше расстроился, чем сэр Джордж, милая моя. Гордости в нем больше, вот почему. Мечет гром и молнии все утро. Многие там думают, что у их директора нынче особо скверное похмелье.
— Не понимаю, как она может рассказывать вам все это по телефону?
— А у нас простой код. Все, что она рассказывает дядюшке Уолтеру про свою собачонку, Майстру, относится к сэру Майклу Стратеррику.
Никола посмотрела на него недоверчиво.
— Не могу понять, когда вы врете, Тим, а когда нет. Только не говорите, что в этом участвует та девочка, которую вы им подсунули, эта Шерли Эссекс.
— Конечно нет. Куда ей! Я ее туда направил с совершенно другой целью. Нет, милая моя Никола, я только хотел вас утешить, что здесь у нас все благополучно — серенькое облачко по сравнению с их черной
