— Нет, Сесил, ни одного пенни, — сказал сэр Майкл. — Даже не надейтесь. И я нисколько не огорчусь, если никакой выставки вообще не будет.
— Но о них писал «Монитор», директор. Разве вы не читали?
— Конечно нет. Я всю неделю убил на возню с «Современным искусством». Но уж воскресные вечера портить не дам. — Сэр Майкл снова пробежал глазами памятную записку Сесила Тарлтона. — «Атомистическая группа». Один изображает исключительно «Ритмическое пространство» — не знаю уж, что за штука. Другой пишет портреты только с рентгеновских снимков…
— Понимаете, он раньше работал в больнице…
— Вот и продолжал бы там свою полезную деятельность. Третий — скульптор, прости Господи, — не признает другого материала, кроме спресованных автомобильных запчастей. Нет, Сесил, посоветуйте им попытать счастье в Дискусе.
— Они уже пытали.
— Как? Значит, они не сумели провести за нос даже этого осла — как бишь его… Спенсера, и все-таки хотите навязать их мне. Тарлтон? Что это вы затеяли? И о чем вы вообще думаете, милейший?
— Я, как глава отдела изобразительных искусств Комси, чувствую себя ответственным…
— Только, пожалуйста, без речей, Тарлтон. Я этого не перевариваю, хотя мне самому приходится их произносить. Ну, что там у вас еще?
— Насколько мне известно, Нед Грин, который в последние годы живет во Франции, приезжает, чтобы устроить персональную выставку в галерее Баро…
— Знаю, знаю. Я и сам когда-то знавал Неда Грина. Неплохой художник, но нам лучше с ним не связываться…
Несчастный Тарлтон пробормотал что-то про Дискус.
Изборожденное страстями лицо сэра Майкла осветила злорадная улыбка.
— Прекрасная мысль! Увидите Спенсера, посоветуйте ему убедить Джорджа Дрейка заняться Грином. Но, само собой, ни слова о том, что это исходит от меня. Обстряпайте это дельце, Сесил, и я прощу вам даже «Атомистическую группу». Но разумеется, ни одного пенни вы не получите. Когда пойдете через приемную, попросите мисс Тилни зайти ко мне.
Сесил Тарлтон уже не в первый раз подумал, что, пожалуй, лучше бы ему служить в Дискусе, где шеф хоть не притворяется, будто что-то смыслит в искусстве. А еще лучше заведовать какой-нибудь тихой картинной галерейкой, хотя Мона, конечно, была бы недовольна. Правда, она и от его работы в Комси тоже не в восторге. И он подумал, опять-таки не в первый раз, что странно все-таки, как это у Моны год назад, всего за какой-нибудь месяц, пропало чувство восхищения сэром Майклом, а потом она воспылала к нему такой ненавистью, что нечего было и думать пригласить его к обеду. «Мне противна даже мысль о его присутствии», — заявила Мона. Странное высказывание.
— Мисс Тилни, — сказал сэр Майкл, подписав принесенные ею письма, — помнится, мы переманили к себе из Дискуса машинистку. Скажите, она сейчас здесь? Отлично. Я хочу ее видеть.
— Ее фамилия Эссекс, Шерли Эссекс, — сказала мисс Тилни. Она постояла в нерешительности.
— Превосходно. Вот и попросите ко мне Шерли Эссекс.
— Хорошо, сэр Майкл. Но должна вас предупредить, что мисс Бэри уже расспрашивала ее про Дискус — она только вчера говорила мне об этом, — и девушка, право, не знает ничего, заслуживающего внимания. Она работала там совсем недолго, и мисс Бэри говорит, что она не слишком сообразительна.
По какой-то совершенно непостижимой причине сэр Майкл вдруг почувствовал неприязнь к обеим — и к мисс Тилни, и к ее ближайшей подруге мисс Бэри.
— Уж если на то пошло, я никогда не считал саму мисс Бэри слишком сообразительной. Да и вы, мисс Тилни, не блещете сообразительностью, если полагаете, что я хочу поговорить с этой девушкой только из низменного желания разузнать что-нибудь насчет Дискуса. А вдруг я хочу узнать, хорошо ли ей здесь? Вдруг хочу справиться, как здоровье ее папы? В конце концов она теперь служит под моим начальством, а я до сих пор слова с ней не сказал и, если не ошибаюсь, даже в глаза ее не видел.
— Я думала, вы обратили на нее внимание, сэр Майкл.
— Это почему же?
— Она очень хорошенькая. Мисс Бэри говорит…
— Нет уж, увольте меня от мнения мисс Бэри.
— Но она такая заурядная. Как вся эта серая масса машинисток. Мне кажется, будь она поумнее, Дискус никогда не отпустил бы ее к нам.
— Возможно, хотя тем самым мы допускаем, что Дискусом руководят умные люди, а это далеко не так. А она знает, кто именно устроил ее сюда? Нейл Джонсон, наверно?
— Нет, это не мистер Джонсон, — сказала мисс Тилни медленно и очень ровным тоном. — Она говорит, что Тим Кемп. Кроме него, она там, в сущности, никого не знает. Он как-то пригласил ее позавтракать. В бар, разумеется.
Сэр Майкл повернулся к ней и сказал, тоже очень медленно:
— Насколько я знаю Кемпа, мисс Тилни, а вы помните, как он меня любил, тут дело не чисто. Или девчонка совершенная дура, даже по меркам Дискуса, или она не только умна, но дьявольски умна, слишком умна для вас и мисс Бэри…
— Извините меня, сэр Майкл, но это просто нелепо. Да, разумеется, странно, что Тим Кеми ответствен за то, что она сюда устроилась, хотя теперь он, вероятно, вообще уже ни за что не ответствен, — но девушка, уверяю вас, сама наивность и глупость, как и все окончившие школу в лондонском предместье. Хотя, конечно, вполне воспитанная девица.
— Мисс Тилни, когда вы решили стать секретаршей, Англия лишилась превосходной школьной директрисы.
И он улыбнулся одной из тех улыбок, от которых у нее заходилось сердце. Таких улыбок он раздавал по две в день, а если они засиживались допоздна, добавлял третью.
— Значит, все-таки позвать ее?
Прежде чем ответить — а он закурил сигарету, чтобы выиграть время, — сэр Майкл вдруг почувствовал, что сейчас ему предстоит сделать выбор необычайной важности. Но в конце концов это просто смешно; он решил позвать девушку к себе только от скуки, просто потому, что не хотелось заниматься делом; а теперь пустая прихоть выросла до чудовищных размеров, приходилось прибегать к полутонам и намекам, которые понимала даже мисс Тилни, эта рассудочная и бесчувственная женщина. Он знал, что где-то глубоко в его сознании живет интуиция, которая так часто не хочет подняться на поверхность и шепотом предостеречь его (это она виновата в неудаче с Маунтгарретом Кемденом), зато бывают случаи, когда она выскакивает наверх, как на пожар. И сейчас она заработала так, что все вокруг разрослось до чудовищных размеров.
— Да, да, конечно. Я с ней поговорю.
В голосе его звучало раздражение. Мисс Тилни промолчала, издав вместо ответа странный негромкий звук — не чихание, не ворчание и не кашель, но нечто среднее, — всегда выражавший неодобрение. Когда она выходила, неодобрение выражала даже ее широкая спина под шерстяным джемпером цвета лежалого молочного шоколада.
Сэр Майкл сделал попытку углубиться в отчеты о трех провинциальных театрах с постоянным репертуаром, которые положил ему на стол Джеф Берд. Он знал, что эти отчеты составлены на совесть и содержат все необходимые сведения, но и только, ведь Джеф по-настоящему не понимает театра. А вот сэр Майкл понимает, он знал это, и понимает тонко, что дано только избранным; но хотя он мог ходить на все спектакли бесплатно, да еще брать с собой какую-нибудь из своих женщин, он терпеть не мог бывать в театре. А вот Джеф Берд — тот как школьник, приехавший на бессрочные рождественские каникулы: он не вылезает из театров, каждый вечер там, готов смотреть что угодно и где угодно, от бесконечных прекрасных дам и рыцарей в Хаймаркете до «Розы без шипов» в самодеятельной постановке дерлинских железнодорожников; бедняга, столько лет просидел в комиссии по рыбоводству, а теперь вот стал неисправимым театралом.
Все еще пышущая неодобрением мисс Тилни ввела Шерли Эссекс — непонятное существо, на котором, кажется, была розовая кофточка и темная юбка. Она показалась непонятной потому, что сэр Майкл едва взглянул на нее. Он пригласил ее сесть и сделал вид, будто занят бумагами. А когда поднял голову, то
