тучей. Так что перестаньте притворяться расстроенной.
— Все это прекрасно, но нам необходимо сделать что-нибудь в угоду старику Маунтгаррету Кемдену. Помочь, что ли, симфоническому обществу состряпать какой-нибудь музыкальный фестиваль в его честь — нет, упаси Бог!
Она стала деловито перебирать бумаги на столе, хотя ей следовало бы помнить, что такого старого лиса, как Тим, этим не проймешь.
— Тут появился некто Динерк, он переложил многие органные произведения Баха для полного оркестра — знаете, вроде Стоковского, бррр!
— Нет, милая женщина, тут я против вас. Мне это по душе.
— Тим, неправда! Такая вульгарность.
— Я люблю вульгарность в музыке, — сказал Тим, — а современный оркестр так упоительно шумит!
— Но так коверкать Баха! Попробуйте об этом сказать моему бедному Артуру — он просто задрожит и застонет, затрепещет.
Но на Тима это не произвело никакого впечатления. Артур был вечно хворый муж Никола, и, по глубокому убеждению Тима, конечно скрытому от Никола, этот Артур сам себе надрожал и настонал всякие немощи, которые завоевали ему незыблемую преданность Никола. Но как знать, вдруг у нее есть тайный любовник, какой-нибудь хамоватый скрипач родом из Бухареста или Одессы, который теперь летает сюда из Нью-Йорка или Лос-Анджелеса.
— Пусть ваш Артур думает, что угодно, а я люблю, когда Баха малость подперчивают.
— А я утверждаю, что вы, наверно, сто лет не были ни на одном концерте, старый вы обманщик!
— И не был, ваша правда. Но надо мной живут две девочки, и у них чудесный проигрыватель, вот они иногда и приглашают меня послушать. Не знаю, чем они зарабатывают на жизнь, — задумчиво продолжал Тим, — но иногда мне кажется, что они подрабатывают по вызовам…
— Тим, я вам не верю!
— А почему? В моем квартале живет всякий сброд вроде меня — чудесный квартал. Все мы там малость не в себе. Подо мной, в подвале, живет человек, который пишет грандиозную книгу, — доказывает, что мы превращаемся в машины. Я его мало вижу, он по вечерам уходит мыть посуду в каком-то большом отеле.
— Я вас уже не слушаю, — сказала Никола, — у меня груда работы, не то что у вас. Уходите, Тим, прошу вас, уходите!
В коридоре он наткнулся на Джералда Спенсера, и тот затащил его в отдел изобразительных искусств и минут пять не закрывал рта. Помощница Спенсера, мисс Уитгифт, маленькая толстушка в огромных очках на остром носу, походила на сердитую сову. При такой совиной наружности, да еще рядом с длинноносым и длинношеим Спенсером, измученно кривящим губы, она, да и он, напоминали Тиму Кемпу персонажей Иеронима Босха.
— Но вы со мной согласны, Кемп? Вы должны согласиться!
— Право, не знаю.
От удивления Спенсер вытянулся чуть ли не на фут.
— Как это вы не знаете? Но вы должны знать. Ведь я вам все объяснил.
— А я не слушал.
Персонажи босховского ада переглянулись.
— Ну, знаете ли… — начала мисс Уитгифт, но недоговорила. — Я, пожалуй, побегу, Джералд. — И она исчезла, как сердитая заводная игрушка.
— Кто ее заводит?
— Ну, знаете, Кемп, это уж слишком. Я бы не стал с вами говорить, но на заседании вы заявили, что были когда-то знакомы с Недом Грином.
— Да, сто лет назад. А разве вы говорили о Неде?
Спенсер стал вращать головой. Это было страшно.
— Да, я возражал против вашего тона, когда вы на заседании сказали, что сэру Джорджу лучше не встречаться с Грином по поводу выставки. Разумеется, я с восторгом взял бы это на себя — да, в сущности, именно я подал мысль организовать выставку Грина. Я и надеялся сам с ним побеседовать, но вполне понятно, что генеральный секретарь Дискуса имел бы гораздо больше весу.
Он говорил и говорил, а Тим вынул мундштук из трубки и стал его продувать. Спенсер прервал свою официальную трескотню и запротестовал:
— Послушайте, Кемп, не надо. Смотрите, какую вы развели грязь, какую вонь.
— Простите. Так вот, Нед Грин… — сказал Тим раздумчиво. — Если он не изменился в корне — а люди так не меняются, — то он с нашим сэром Джорджем никак не споется. Что я и пытался объяснить на заседании.
— Значит, по-вашему, я был бы…
— Еще хуже. Вы станете разговаривать о живописи. А Нед Грин о живописи никогда не говорит, разве что с другим художником, чья работа ему нравится. Он перекричит вас за две минуты, а потом велит убираться к черту в зубы.
Спенсер прикрыл глаза.
— A-а, он из таких? Но сэр Джордж и не станет говорить с ним о живописи. Вам, Кемп, это должно быть известно.
— Да, известно.
— Зачем же настраивать сэра Джорджа против него?
— Когда Нед не пишет, он интересуется исключительно выпивкой, женщинами, вообще гуляет вовсю. Наверно, он назначит свидание нашему милейшему сэру Джорджу в полночь в каком-нибудь подвальчике в Сохо.
В широко открытых глазах Спенсера появилось подозрительное выражение.
— Не хотите ли вы намекнуть, что лучше всего с ним поговорить вам самому? А, Кемп?
— Конечно нет. Меня и силой не заставишь. Попробуйте послать одну из наших дам, пособлазнительнее — Никола Пемброук или Джун Уолсингем…
— Ни миссис Пемброук, ни мисс Уолсингем никакого отношения к изобразительным искусствам не имеют…
— Не по служебной линии, конечно, но имеют. Только не посылайте вашу мисс Уитгифт…
— Не буду пока ничего менять, — сказал Спенсер. — Сэр Джордж желает лично встретиться с Грином. Я составлю план выставки, увижусь с Баро, попрошу его дать знать, когда Грин явится и где его можно найти, и на этом остановлюсь. А что будет дальше, — вдруг взвизгнул он и весь затрясся, — мне абсолютно все равно!
После ленча — сандвича с ветчиной и четырех больших рюмок джина — Тим провел целый час в закутке, который ему отвели, вычистил три трубки и стал рисовать какие-то странные лица — на некоторые было просто жутко смотреть. Но тут позвонила Джоан Дрейтон — Кемпа вызывал к себе сэр Джордж.
Тим остановился около Джоан перед кабинетом генерального секретаря.
— Ну, как Уолли? — спросил он, понижая голос.
— Ах, Тим, милый, все это так ужасно! — зашептала она. — Бедняжка Уолли, он никак не может решить, взяться ли ему за роль в новой телевизионной серии. Хотят, чтоб он играл бармена. А в этой серии все герои без конца ходят в бар. И Уолли боится, что, если серия затянется, он так и останется для всех навеки этим типажем, барменом. Что вы скажете, Тим?
— По-моему, ему надо рискнуть, Джоан.
— Вот и я так считаю, ради него же, не ради меня. Ведь как только ему начнут платить пятьдесят фунтов в неделю, так он сразу сочтет себя обязанным вернуться к этой женщине, к своим детям — да вы же знаете…
— Знаю, знаю. Но ведь серия может кончиться или герои перестанут ходить к Уолли в бар — и тогда он вернется к вам. И уж тут он не посмеет сказать, что вы стояли у него на пути, Джоан.
— Позвоню-ка я ему, пока вы будете у сэра Джорджа, — прошептала она. — Побудьте там хоть десять минут, Тим, миленький.
