комиссии, рядом с подполковником милиции сидел большой седой человек в массивных очках.
— Здравствуйте, господа, — сказал Кожухов.
Немая сцена завершилась бурной многоголосицей, в которой ничего нельзя было разобрать. Первым членораздельно заговорил генерал Ковров:
— С вами все в порядке, Анатолий Борисович?
— Как видите.
— Где вы были?
— У любовницы.
Снова наступила короткая тишина. Кто-то смущенно кашлянул в кулак.
— Вы знаете о том, что убит ваш телохранитель? — спросил милицейский чин. — И что вас повсюду ищут?
— Да. Час назад я услышал об этом в теленовостях. И снова пауза.
— Судя по вашему тону, вы не отдаете себе отчета в происшедшем! — мрачно пророкотал незнакомец в очках.
Кожухов прошел в глубь кабинета, остановился у торца крайнего стола:
— А судя по вашему, вы — Верховный Судия? Все возмущенно загомонили.
— Да он же пьян! — воскликнул руководитель министерской комиссии.
Человек в очках выдержал вызывающий взгляд Кожухова и, дождавшись тишины, спокойно ответил:
— Нет. Я старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре Российской Федерации Кормухин Леонид Григорьевич. Хотя встреча с Верховным судом вам тоже, возможно, предстоит.
Кожухов покачнулся, придержался за спинку стула, на котором сидел Губарь.
— Ввиду срочности дела, по которому я прилетел из Москвы, мне необходимо побеседовать с вами. Полагаю, это будет удобнее сделать в прокуратуре, — тоном, не предусматривающим возражений, отчеканил Кормухин.
— У вас есть ордер? — спросил Кожухов.
— Ордер… на что?
— На мой арест.
Кормухин сдвинул очки на нос и исподлобья посмотрел на Кожухова. Походило, министерский чиновник прав: директор был явно нетрезв.
— Нет, — покачал головой и насмешливо добавил: — Пока нет.
— В таком случае, я могу позвонить из своего кабинета домой?
— Разумеется.
В приемной уже никого не было, Зинаида Кондратьевна ушла. Кожухов достал из кармана ключ, открыл кабинет. Кондиционер оставался включенным — пахнуло свежестью. Запершись, он опустил на окнах жалюзи и подошел к телефону, но как только снял трубку, вспомнил о предостережении Земцова: телефон наверняка прослушивался — и этот, служебный, тоже. Звонок Джеку Камаю отпадал.
Он набрал домашний номер.
— Алло. — Зоя?
— Толя?! Толя, где ты?! Господи, что происходит?! Что с тобой?! — Она говорила, давясь слезами.
— Не плачь, — тихо сказал Кожухов. — Со мной все в порядке.
— Как это «в порядке»?! Тебя не похитили?! По телевизору… В дверь кто-то постучал. Дверная ручка дернулась.
— Никто меня не похищал. Послушай, Зоя. Я на работе. У меня на столе лежат доверенности, заверенные нотариусом, на дачу, и вторая — на машину…
«Анатолий Борисович! — зычно позвал кто-то из приемной. — Отоприте!»
— Продай все это. Оставь часть денег себе, остальное положи на счета Вовки и Сергея.
— Ты арестован?!
Стук повторился. На сей раз сильнее, настойчивей.
— Нет, я не арестован.
— Тогда что происходит?! — истерично кричала жена. — Зачем продавать, зачем нам эти деньги?!
«Кожухов! — прыгала дверная ручка. — Кожухов, откройте дверь!»
— …что мне с ними делать, Толик?! Кожухов переждал приступ истерики.
— Жить! — сказал твердо и положил трубку.
«Анатолий Борисович, на минутку! Это Вершков!..» — за дверью слышались еще чьи-то голоса, потом по ней стали стучать кулаками.
Кожухов прижал к груди пистолет и выстрелил до того, как замок не выдержал и в распахнувшуюся дверь ворвались люди.
16
«…которые на Невель шли, платили витебской бригаде, а „уральцы“ — могилевским.
— Сколько?
— По пятьсот. За транспорт.
— Что они возили?
— Цветмет. Медь, никель, титан, алюминий. В апреле «уральцы» шли на Латвию через Витебск с тремя транспортами, охрана — человек восемь. «КамАЗ» и два «МАЗа» с прицепами. Платить отказались. Ну, наши… «витебские», то есть… начали стрелять, троих положили…
— Этот инцидент нам известен. Вы с «витебскими» поддерживали связь?
— Нет. Бригадиры пару раз встречались — договаривались о территории. С «минскими» стычки были после того, как фургон с редкоземом стопорнули.
— С каким редкоземом?
— Не помню. Узнали, что на Калининград транспорт пойдет с металлом… Они все вроде на Калининград идут: пошлину платить не надо — из России в Россию получается… Ну, вроде, медь и алюминий у них — для отвода глаз, а в кабине должна была быть коробка или чемодан с… этим… Наши…
— Кто «наши»?
— Турич, Пелевин… Меня там не было, я ничего не видел — на Даугавпилс с сельхозтехникой в тот день ходил, можете проверить. Мне брат Василий говорил.
— Я проверю, Шалов. Дальше?
— Дальше… это… м-ммм… дальше…»
Рутберг оторвал от магнитофона напряженный взгляд и посмотрел на Кормухина.
— Сестра укол делает, — пояснил тот. — Обезболивающее. Они сидели вдвоем в кабинете Рутберга в Краснодольской прокуратуре. Их разделял стол, заваленный следственными материалами, — документами, аудио— и видеокассетами, протоколами. Изредка звонил телефон.
— Как Родимичу удалось его разговорить? — поинтересовался Рутберг, размешивая сахар в давно остывшем стакане с чаем.
— Очень просто, — ответил Кормухин. — Пообещал отпустить домой.
— Как?.. После всего, что он натворил?
— Эти показания он давал в реанимационном отделении Минской горбольницы — повреждены шейные позвонки после неудавшейся попытки суицида. Пока родители ищут деньги на операцию, его поддерживают наркотиками. Но врачи говорят, шансов на то, что он встанет с постели, практически нет. Так что никто его в колонию не отправит — со сломанной-то шеей. Свобода ему гарантирована.
В магнитофоне что-то звякнуло, стоны прекратились. «Ну что, Леня, полегче теперь? — послышался голос Родимича. — Да…
— Постарайся вспомнить, о каком редкоземе рассказывал брат? Тантал, ниобий, рутений, иридий, скандий?..
— Да!
— Что «да»?
— Этот… скандий. Да.
— Сколько там было?
