компьютере?
У нее округлились глаза:
— Бог с вами, на каком еще компьютере? До последнего времени писал авторучкой, а потом, когда… когда стало трудно оплачивать труд машинистки, приобрел себе в комиссионом магазине портативную пишущую машинку «Травеллер». Ее Сергей привез в то воскресенье. Хотите взглянуть?
— Не нужно. А почему вы так удивились, когда я спросил про компьютер?
— Да потому, что это очень дорого для нас, во-первых. Ни Анатоль, ни я не работали, перебивались на мое пособие и его пенсию. Во-вторых, он был старомоден — в машинку-то одним пальцем тыкал. До его ареста, о компьютерах не слышали, а после… В конце концов, он не так часто писал, все больше читал, собирал какие-то заметки, воспоминания.
— Вы сказали — пенсию? Но ему было пятьдесят два года?
— Пенсия по инвалидности. После второго инфаркта в девяносто первом году. Первый у него случился еще там, на поселении. — Она замолчала, потупилась и посмотрела на ногти с облупившимся слоем лака. — Он был человеком немногословным, все хранил в себе.
«Либерман неплохо осведомлен об Ариничеве, — подумал Каменев. — Но один прокол все же допустил: зачем дискета человеку, далекому от компьютера?»
— А какие вещи брал с собой в Болшево Анатолий Маркович?
— Машинку, папку с материалами для книги, блокнот… вернее, записную книжку, авторучку, трикотажный спортивный костюм, пару белья…
— Деньги?
— Да, деньги. Четыреста пятьдесят тысяч рублей и двадцать долларов, кажется. На нем был нательный крестик, его мне вернули в морге вместе с одеждой.
— Он сел в метро на «Комсомольской», дальше — по кольцевой до «Курской», а там перешел и — по прямой ветке… А почему он не доехал остановку?
— Потому что его лечащий врач, Егоров Константин Валерианович, дежурил в то воскресенье в больнице на Первомайской. Анатоль почувствовал себя плохо еще на вокзале, позвонил ему домой, но жена сказала, что он дежурит, и Анатоль, видимо, решил заехать по пути, сделать кардиограмму. В кармане его пиджака нашли таблетки нитроглицерина, он всегда носил их с собой.
Каменев уже почувствовал, что она раздражается: так доверительно начавшийся разговор все более походил на допрос: вопрос — ответ, вопрос — ответ… И он из учтивого гостя превращался в сухого, прагматичного следователя, каких в последнее время у нее было, по ее же словам, несколько.
— Последний вопрос, Лидия Петровна. В начале вашей беседы вы рассказывали, что Анатолий Петрович порывался уехать из Москвы, возможно — за границу.
— Это было его навязчивой идеей.
— Он предпринимал какие-нибудь конкретные шаги в этом направлении? Возможно, интересовался международным обменом, обращался в соответствующие фирмы?
Она задумалась, покачала головой:
— Не могу сказать точно, но ему было неуютно в Москве. После девяти лет тут все стало так быстро меняться, что он чувствовал себя изгоем. А справки в каких-то организациях наводил, его интересовали ученые, покинувшие Москву в последние десять лет. На поминках и на девятый день много говорили об этих его изысканиях, приводили ошеломительные факты, по которым выходило, что Россия растеряла лучшие научные кадры. Они с Юдиным как раз собирались писать об этом.
— Много знакомых пришло проститься с ним? Фокус не удался.
— Я не считала, — холодно ответила Ариничева. Но Каменев и без того понял, откуда Либерман мог почерпнуть информацию о покойном. Судя по тому, что вдова не угостила его даже чаем, ее материальное положение было незавидным. Он подумал, что хорошо бы ей предложить немного денег, но не решился.
— Спасибо, Лидия Петровна. Хотите, я заведу часы?
— Нет. Теперь они начнут отсчитывать мое время.
Он еще раз невольно задержал взгляд на портрете Ариничева и откланялся.
ГЛАВА 25
Сто сорок пять километров по утренней пустой трассе — сущий пустяк! Не проскочить бы только поворот за райцентром Рыбное. Женька и гнал со скоростью сто сорок — не оттого, что была нужда торопиться, а себе в удовольствие. Шериф стоял почти половину пути на заднем сиденье, дышал в ухо и капал слюной за воротник — соскучился по хозяину, все никак не хотел ложиться. Потом все же не выдержал, растянулся во всю ширину салона.
Валерию они не взяли, кому-то нужно было оставаться на связи в офисе. Решетников отправился на Казанский, Валя Александров — к сестре Неледина, после обеда они должны встречаться с Протопоповым. Дома Столетники почти не были с самого возвращения: вначале гуляли у Илларионовых, назавтра — у сестры Татьяны с Зиновием, забрали Шерифа и завезли парижские сувениры племянникам.
Женька вовремя заметил указатель, перестроился и свернул на асфальтовое шоссе. Теперь до Раменок, а там — поворот на Новоселки.
— Ну, чего тебе не спится, друг? — протянув руку, потрепал он по холке пса. — Вперед собакам не полагается, впереди пристегиваться нужно. Ты же не любишь сидеть на привязи?
Больше всего его беспокоил Каменев. Манера Старого Опера говорить афоризмами или загадками выводила из себя, а в полночном разговоре прозвучала тревога. То ли его прослушивали (что маловероятно: на их сотовых аппаратах была установлена пятиступенчатая защита), то ли допился Старый Опер до чертей наподобие Горохова? За Коломной Женька позвонил Каменевым домой, телефон молчал. Сан Саныч оказался на сотовой связи, но разговор поспешил свернуть.
— Вечером, Женя, вечером, — откликнулся озабоченным и вполне трезвым голосом. — Отбой!
Значит, он все-таки опасался прослушивания. Так или иначе, сейчас они находились в разных областях, помочь друг другу не могли, и ничего не оставалось, как сосредоточиться на тактической задаче. Женька достал из «бардачка» завернутый Валерией бутерброд с копченой колбасой, откусил, остальное отдал Шерифу. За Раменками дорога забирала вправо, в долине показался пойменный заливной луг. За окраинными строениями потянулся подлесок из орешника и можжевеловых кустов. Шел девятый час, холодное желтое солнце слепило; позади, над горизонтом, нависала гряда пепельных облаков, но в целом первый майский восход был ясным, что, по поверью, обещало ведренное лето.
Километров через двенадцать появился указатель, а там и крыши разнородных новоселкинских строений. «Справа от шоссе, последний — ближе к берегу, двухэтажный дом из белого кирпича, под шифером», — вспомнил Женька наставление Рудинской. Был у Петра Андреевича и адрес, но справляться не пришлось, описание оказалось точным.
Женька подъехал вплотную к забору, остановился и выключил зажигание.
— Сиди здесь тихо и не пугай местных собак, — наказал Шерифу, опустив стекло на задней дверце. — И не притворяйся, я тебя за Луховицами выводил!
Едва он подошел к калитке, дверь дома отворилась, и на пороге появился невысокий мужчина лет пятидесяти, походивший или старавшийся походить на Антона Чехова: такая же, как на хрестоматийных фотографиях, бородка клинышком и очки в тонюсенькой оправе издали напоминали пенсне.
— Здравствуйте, Петр Андреевич, — Женька вошел во двор.
— Здравствуйте, — сойдя с крыльца, протянул жилистую, сухую ладонь дядя исчезнувшей Рудинской. — Евгений Викторович?..
— Совершенно верно.
— Как добрались?
— Спасибо, как по маслу. У вас собаки нет?
— Кого?.. — изумился Петр Андреевич. — Ах, собаки!.. Умерла осенью наша Каштанка. А почему вы спросили? Боитесь собак?
