— Да нет, собак я не боюсь. Я тут с другом приехал. Вот он боится.
— Так что же вы друга-то не зовете? Нет, нет собаки, зовите его в дом, позавтракаем.
Женька повернулся к невысокому забору, за которым виднелась крыша «Рено», и коротко, пронзительно свистнул. Шериф выпрыгнул в окно и перемахнул через ограду в половину человеческого роста.
Петр Андреевич вскрикнул, но не от испуга, а от изумления и восторга, лицо его озарила счастливая улыбка.
— Наташа! Наташа! Выйди, посмотри, какое чудо! — закричал он.
«Наш человек!» — уважительно подумал о нем Женька.
На пороге появилась молодая женщина в башмаках и домотканом платье, с большими подслеповатыми глазами.
— Здрасьте, — улыбнулась Женьке и, невзирая на грозный вид кавказца, легко сбежала по ступенькам псу навстречу. — Ох ты, какой!.. Ну, иди сюда, мохнач, дай, я тебя обниму!..
Шериф мгновенно оценил ситуацию: раз хозяева его не испугались — значит, нечего на них и лаять, а если он им еще и понравился — значит, пожрать дадут.
Минут десять ушло на разговоры о том, о сем. Введенский (такова была фамилия Петра Андреевича) оказался человеком умным и влюбленным в
свой край. В доме Женька увидел иконы, книги, на письменном столе — большой, в два обхвата, глобус.
— Что вы преподаете, Петр Андреевич? — спросил он.
— Литературу. А вообще-то я историк, да вот Наташа папу обскакала, окончила педагогический институт и забрала историю себе. А учительница литературы уехала от нас в Рязань. Ешьте, Евгений Викторович, — придвинул он сковородку с яичницей поближе к гостю. — Наташу можно не ждать, она теперь от вашего друга не отвяжется.
В окно видно было, как женщина, присев на корточки, потчует Шерифа из большой эмалированной миски.
— Наша Каштанка лайкой была. Четырнадцать лет прожила и умерла от старости. Грустно. Пусть хотя бы год пройдет, а там мы заведем себе новую собаку, может, выпьем, Евгений Викторович, в честь праздничка?
— Спасибо, давайте лучше не будем. Да и праздник какой-то сомнительный, — отказался Женька.
— Еремея-то? — удивился хозяин.
— Что?
— Еремея-запрягальника сегодня — середина посева. «Сей неделю после Егорея, да другую после Еремея», — у нас говорят. Хороший праздник, да и распогодилось, значит, уборка хлеба пригожей будет.
Женька понял, что здесь живут по другим приметам, датам, праздникам и законам, что Введенский в пропитой и распроданной, тунеядствующей и паразитирующей на России Москве будет себя чувствовать, как рыба, выброшенная на жаркий пляжный песок.
— Да нет, все равно спасибо, я же за рулем, — подтвердил свой отказ, с аппетитом поедая яичницу на сале, густо посыпанную репчатым луком.
— Не смею уговаривать, а то у нас и до завтра, до Бориса и Глеба, можно остаться. Заодно проверим, запоют ли соловьи. И другу вашему здесь будет раздольe, а то что он там в Москве? Водите небось на поводке.
— Друг у меня рабочий, Петр Андреевич, — улыбнулся Женька. — Специалист по охране и задержанию. К тому же — дело. Я ведь взялся за поручение Натальи Андреевны, так что, пока Нину не найдем, об отдыхе придется забыть.
Введенский внимательно посмотрел на него и сразу замолчал, должно быть, испытав неловкость от того, что первым не заговорил о племяннице.
— Да, неприятность, — проговорил чуть слышно, наполняя кислым молоком из трехлитровой банки глиняные кружки. — Неприятность, не то слово. Ума не приложу, что там могло произойти. Неглупая девица, хваткая, шустрая. Угораздило ее на дачу приехать. Да еще в такое время, когда никого вокруг, в непогоду.
— Похоже это на нее? — спросил Женька.
— Стала к двадцати годам взбалмошной. Богему из себя изображала. Рудинские, особенно Валентин, в строгости ее воспитывали. А потом этот бизнес — знаете, то командировки, то приемы-презентации, производство и прочие дела. Развернулись. Впрочем, я никого не склонен винить, кроме самой Нины. Не маленькая, давно могла замуж выйти. — Он говорил с осторожностью, словно подбирался к чему-то главному и опасался оговорить родственницу. — Свобода, понимаете ли, — взглядов, образа жизни, нравов. Оно, может, и хорошо, только молодые нынешние не выдерживают испытания свободой, понимают ее весьма превратно. Она для них необходимость, но далеко не всегда осознанная.
«Для того, чтобы страна могла быть действительно свободной, все население ее должно бы состоять из философов, а правители должны бы быть богами», — сказал Наполеон. — Наташа отключила электрический самовар и стала выставлять из буфета чашки. Женька не услышал, как она вернулась в дом. — Шериф Евгеньевич наелись и теперь слушают, не приближается ли поезд.
Мужчины привстали и выглянули в окно. Шериф действительно лежал без движения на боку, прижавшись ухом к земле. Легкость, с которой Наталья умела налаживать контакты с животными и людьми, основывалась на юморе и уверенности: так себя вести мог человек, крепко стоящий на земле.
— У вас кур нет? — спросил Женька ни с того, ни с сего.
— Кур?.. Вы уже спрашивали насчет собаки. Следует ли понимать это так, что, если я отвечу отрицательно, вы свистнете, и через забор перелетит ваша подружка-курица?
Они от души посмеялись и стали пить чай.
— Нет, нет кур, — ответила за отца Наталья Петровна. — Когда-то, когда еще была жива мама, мы держали кур. И даже коза была. Дали всем имена, а потом пришло время резать… Раздали живность по дворам. С нашими характерами нужно попугая какаду держать — он живет, говорят, триста лет. Во всяком случае, дольше нашего.
Чай был с мятой. Глубокая ваза с остатками съеденного Шерифом пирога и домашнего печенья, как чаша в рублевской «Троице», стояла на столе.
— А вы, Наталья Петровна, что думаете в отношении кузины?
Она ответила не сразу, пауза понадобилась ей, чтобы взвесить слова. Женька почувствовал сходство с «железной бизнесменшей» Рудинской, проявлявшееся в умении держать дистанцию.
— Когда-то мы вместе росли, — отпив чаю, проговорила она негромко. — Бегали вот тут босиком, на Оку ходили купаться, сачками бабочек ловили. Потом отец ее, мой дядя, круто вверх пошел. Был парторгом на комбинате «Химволокно» и в перестройку не растерялся, стал приватизировать, акционировать, тетю в лабораторию определил, уже тогда, наверно, наметив, что эта лаборатория должна стать отдельным производством — все экспортные заказы, инвестиции, самые толковые специалисты туда направлялись. И она, конечно, молодец — схватила время.
— Схватила время? — понравилась Женьке фраза.
— Вот именно. Нет тут зависти, не подумайте, есть только оценка ситуации, которая сложилась в их семье: какой-то трудоголизм — делать, строить, еще, еще, еще… Но всякая медаль имеет две стороны. Ниночка стала ускользать. До поры, до времени ее удерживали окриками, шлепками, лимитом денег «на завтраки», потом стали сулить златые горы, если она благополучно закончит учебу. Курсе на третьем она хотела выйти замуж… Папа… это ничего, что я рассказываю?
— Нормально, рассказывай все, — махнул рукой Петр Андреевич. — Авось найдется зацепочка. Должен же детектив знать, кого он ищет.
«Молодец мужик, — снова подумал Женька, — сечет!»
— Ну так вот… Замуж ей выйти просто не позволили. Парень был издалека, из глубокой провинции — вятский, что ли. Хороший, способный, учился здесь по направлению, кажется, «Вятской правды». В общем, не вдаваясь в подробности: бойкот они ей объявили, скандалили, отговаривали. А она к тому времени уже
