Паша его просто поддразнил. Амплуа Полянского — «завистник». Он Пашу сожрать готов был от зависти. Бурно одобрил его публичное отречение от квартиры, мол, правильно, плюй на них, не поддавайся. А причиной тому было одно ма-аленькое обстоятельство: у самого-то Витюши квартиры нет. И никто ему, семейному, квартиру не предлагает. «Купи», — говорят. А холостяку Козлову предложили. Квартира у Полянского была, но его первая жена, которую он бросил в интересном положении, ее отсудила. Да черт с ним, с Полянским! Дался тебе этот гнус!
Посвящать Игоря в причину своего интереса к «диск-жокею» Евгений не счет нужным. Все, о чем рассказал ему Васин, было важным, но едва ли продвигало дело.
— Что это у вас за пепельница? — вытряхнул он «дамку» в корзину для бумаг.
— Да не знаю, валялась тут. Мы ее приспособили. Шпагин курить в рабочих помещениях запретил, приказал завхозу все пепельницы изъять. Новый стиль руководства: забота о здоровье подчиненных. Скоро производственную гимнастику делать будем.
— Давно? — Евгений повертел пепельницу в руках. На донышке была наплавлена буква S, обрамленная золотистой каймой.
— Что давно?
— Давно она появилась?
— Точно не знаю, не буду врать. По-моему, на Пашином столе стояла или у Зинаиды Григорьевны… А что? — скептически посмотрел Игорь на детектива, не представляя, чем может привлечь интерес какая-то баночка из-под импортного крема.
— Можно мне взять эту штуковину на память? — попросил Евгений.
— Конечно. Ты всерьез собираешься искать убийцу?
— А как его еще можно искать? Не всерьез, что ли?
— Один?
— Почему один? Тому, кто думает, что он работает один, это только кажется. Вместе с журналистом, который пишет статью запершись в тихой, уютной комнатке общежития, ее пишут тысячи, а то и миллионы людей. И если у меня нет криминалистической лаборатории или штата сексотов, то это вовсе не значит, что я работаю в одиночку. Вот ты со мной — я уже не один. И тем, что ты мне рассказал, твоя миссия не исчерпывается: ты еще должен будешь написать обо всем, что стояло за этим убийством. В «Губернских ведомостях» или «Русской мысли» — в зависимости от погоды.
Васин покивал и вздохнул — так, как если бы перед ним сидел барон Мюнхгаузен. На самовлюбленного павлина московский детектив не походил, но явно проигрывал гигантской машине официального следствия с тысячами сотрудников, ушлых и продажных, и потому особого доверия не внушал.
— У тебя хоть какая-нибудь версия есть?
Его искренность располагала к взаимности.
— Версии у меня нет, — ответил Евгений. — Есть улики факты, показания и не подлежащие сомнению умозаключения. Те, которые сомнению подлежат, я не учитываю. Возможно, через пару часов появится и версия. По крайней мере, «план оперативно-следственных мероприятий». А твою версию я готов выслушать.
— С чего ты взял?
Евгений сел в позу ожидания — скрестив руки на груди и положив ногу на ногу — и с улыбкой смотрел на собеседника, выдававшего наличие собственной версии всем своим видом.
— Знаешь, почему я все-таки не верю в успех этого дела? — заговорил Васин после паузы. — Потому что за ним стоят люди, для которых процесс накопления капитала уже закончился. Они могут купить все — киллера, страну, любовь. Деньги вокруг Павла не крутились, статьи его если и не были пустым звуком, то особого вреда тем, против кого были направлены, тоже не приносили. Федин — прокурор Гридина, Давыдов — ГБ, то есть «Гридинская безопасность», Алия Федина — театр Гридина. Здесь его заводы, его верфь. Как тебе понравится такое: «Городской прокуратурой произведена проверка фактов, изложенных в статье собственного корреспондента газеты «Губернские ведомости» (считай, «Гридинские ведомости») Павла Козлова «Конверсия или коррупция?»… Дальше можно не продолжать, как было сказано в одной эпитафии: «Спи спокойно, дорогой Ицик, факты не подтвердились». Ты, Женя, извини, но ты со своей московской пропиской влез не в свою драку. Чтобы развязать этот приморский узел, тебе придется все ногти обломать. Здесь все так увязано-упаковано, что логарифмическая линейка не поможет.
Евгений сделал успокаивающий жест, выставив обе ладони:
— Чак Колсон, член администрации Никсона, был замешан в «уотергейтском деле». Надеюсь, тебе не нужно объяснять, что администрация Никсона отличалась от администрации Гридина долларов этак… на несколько сотен миллиардов? А Колсон был одним из влиятельнейших людей планеты. И тем не менее пошел в тюрьму как миленький! И оттянул, что положено, от звонка до звонка.
— Кем положено-то, Женя?
— Правосудием.
— Вот именно. А у нас ты правосудие видел?
— Ладно, Игорь, не отвлекайся. Красиво начинал.
— Да, так вот… Вольно или невольно мы связываем убийство журналиста с его амплуа. В данном случае убили «борца с мафией», а не «танцора диско», как здесь называют Полянского. Убили бы его — возник бы совершенно другой ассоциативный ряд: что-то украл, переспал с чужой женой, влез в общину геев или наркоманов. А смерть Павла — «борца с мафией» потащила за собой все, о чем мы тут с тобой полтора часа говорили. Попробуем забыть про его статьи?.. Сбросим клише, увидим здорового, симпатичного тридцатилетнего мужика…
Это была та самая простота, которая воровства отнюдь не хуже и может оказаться сродни гениальности. Евгений внимательно смотрел на Игоря, поймав себя на том, что сам до сих пор не пытался анализировать поступки и личность Козлова без учета его профессиональной принадлежности.
— Речь пойдет о Нелли Грошевской?
— Речь пойдет о любви.
— Валяй.
— Подведем итоги. Павел приезжает в Приморск осенью 1991 года. Опальный в период империалистической агонии герой августовского путча, засучив рукава, принимается за уборку оставшейся территории…
— Я тебя умоляю, Игорь, — перебил его Евгений, — прибереги эпитеты для статей.
— Ладно, — согласился Васин и, секунду помолчав, перешел на другой регистр: — Короче. Первого секретаря обкома сменяет наместник Берлинский. В «Губернские ведомости» приходит писатель местного значения, но довольно честный Зырянов, знакомый Павлу с юных лет: когда-то он занимался у Зырянова в литобъединении «Амфора». Приезжает, получает ту самую комнату, в которой через пять лет найдут его труп, и начинает работать засучив рукава. Год я тебе говорил, какой выдался — было из чего лепить себе имя. Популярность газеты — а вместе с нею и Павла — растет. И вдруг… резкий откат: опять Гридин! Опять все сначала! Можно, конечно, уехать — годы молодые, но, во-первых, здесь одинокая мать; во-вторых, это означало бы в некотором роде предательство — и Зырянова, и читателей; в-третьих — и самых главных — это означало бы капитуляцию и было не в его правилах. Наш подпольщик остается и начинает борьбу против, как ему кажется, диктаторского режима. Пока запретов никаких — свобода слова в силе.
С помощью Зырянова Паша публикует «Фальсификаторов». Ждет. Реакции со стороны администрации Гридина нет. Потом закрепляет эту — повторяю, как он считает — победу серией других острых публикаций. Тихо. Начинается легкое головокружение: молчишь — значит, согласен. А Гридин между тем делает свое дело — то, что считает нужным, то, что обещал избирателям. Гридин отлично держит удар, избиратели видят: губернатор — крепкий мужик, его соплей не перешибешь; Козлов — шавка из подворотни: лает, а караван идет. Так проходит еще один год. В следующем — 1994-м — расширяется, обновляется студия телевидения. И вот однажды сентябрьским погожим деньком по трапу белого парохода «Александр Горохов» на приморскую землю спускается выпускница Симферопольского журфака Нелли Грошевская. Незамужняя, недурная собой — все, как говорится, при ней. Она поселяется в гостинице Комитета по радиовещанию, позднее переименованного в Телерадиокомитет, но это неважно. С Павлом Козловым по соседству, вот что важно. Трудно сказать, где и как они познакомились и кто первым протянул
