языческим обережным кругом.
Такой несклонный к язычеству человек, как диакон Кураев, свидетельствует: 'выбирая между магией и церковью, герои русских сказок 'предпочитают обращаться именно к магии. Молитва… считается недостаточной защитой. Например, в храмах (?! — Л.П.) от восставших покойников-колдунов защищаются начертанием круга, гвоздями и молотком, сковородкой, а не просто (?! — Л.П.) мольбой к Господу'.
В русских былинах Василий Буслаев безнаказанно кощунствует над христианскими святынями Новгорода, расправляется под глумливое 'вот тебе яичко — Христос воскрес!' с крёстным отцом, монахом, разбивает колокол собора Святой Софии, голым купается в Иордан-реке, но гибнет, посягнув на святыни языческие — 'бел-горюч камень' и мёртвую голову.
Русские мужики верили, что от досаждающей или угрожающей нечисти, если крестное знамение и молитва не помогают (!!!), надо избавляться… матерной бранью (происходящей от языческих заклятий[2]).
То есть, через тысячу лет проходит вера крещёных, искренне полагающих себя христианами русских людей в то, что языческие святыни, символы, обряды — сильнее!
О языческом происхождении всех этих оберегов они, конечно, не задумывались, а зачастую и просто не знали, но явно предпочитали их кресту и молитве.
И это ещё не всё — но и этого достаточно. Неужели всё это — христианство?
Повторюсь — чтобы согласиться с этим, нужно утратить всякое уважение к учению Христа и церкви, или выдумать для него какое-то другое название.
Но при том, назвать все это язычеством тоже трудно. При всей языческой сущности исповедуемых русским крестьянином — и не только крестьянином — воззрений и совершаемых им обрядов он-то искренне считал себя православным христианином.
Именно эти люди, чтившие домовых пасхальными яичками, а святых — плясками и жертвенными быками, случалось, умирали за свою веру, которую, повторяю, искренне считали христианской.
Так было с одним солдатом, во время покорения Хивинского ханства попавшим в плен и отказавшимся спасти себе жизнь ценой принятия ислама[3]. История эта описана в 'Дневниках' Достоевского.
Двоюродная бабушка автора этих строк, помнящая и свято блюдущая десятки не имеющих отношения к христианству примет (деньги при купле-продаже из рук в руки не давать и не брать, ничего не давать и не брать через порог, продавая сыпучую снедь — крупу, муку — разбросать по пригоршне по углам — 'чтоб в доме не переводилась' и так далее), молилась по бумажке.
При этом, читала написанное не то второпях, не то не очень трезвым 'батюшкой' совершенно не вдумываясь, озвучивая иной раз воистину жуткие словосочетания — 'благословен будь плод червя твоего'. Но при этом именно себя, а не, скажем, евангелистов из 'Дела веры', считала верующей христианкой.
'А у них и веры никакой нет, — разочарованно рассказывала она по возвращении с молитвенного собрания, куда её заманила родственница, — сидят в доме и поют'. Вера без церкви-храма, без образов, без не очень понятного ритуала за веру не считается! А ведь это был конец XX века…
Итак, назвать этих людей христианами — оказать неуважение христианству, язычниками — неуважение им.
Иного определения, показывающего двойственную, двойную природу религии, которую исповедовала Русь несколько последних столетий, не подберешь — двоеверие!
И современные радетели церковного, казённого православия совершенно напрасно тщатся записать себе 'в актив' труды и подвиги русских 'православных' двоеверцев — солдат, крестьян, зодчих, монахов, правителей, полководцев.
Впоследствии мы подробно рассмотрим, что стало с православием и с Россией, когда церковь объявила и, на свою голову, выиграла войну 'пережиткам язычества' в душе и жизни русского народа.
Сейчас хочется поговорить о другом. Многие авторы — особенно из числа публицистов — видят в русском двоеверии нечто неповторимое, единственное в своём роде. 'Неоязычники' похваляются — вот какое живучее наше, русское язычество, не чета иным-прочим.
Православные — и в особенности православствуюЩие — видят в этом повод ещё раз похвалить русскую церковь — вот, мол, какая она добрая, терпимая, внимательная к национальным традициям и истокам, не то что злые-плохие католики.
Наконец, западники-либералы нашли в этом очередной недостаток 'отсталой' России, в который её можно в очередной раз, компенсируя собственную неполноценность, сладострастно ткнуть носом: 'Какие дураки эти глуповские мужики!'
Особенно отличился этим некий Андрей Буровский в своей, в рекламном 'соавторстве' с 'королём русского боевика' А. Бушковым[4] книжке 'Россия, которой не было — 2. Русская Атлантида'.
Целая глава в этой книге называется 'Московское православие' и живописует все 'ужасы' погрязшего в двоеверии русского народа, противопоставляя его христианнейшим европейцам и, в частности, жителям Западной Руси.
По чести сказать, по прочтении опуса Буровского мне стало — непривычное чувство! — обидно за русское православие. Придётся выступить в новом для себя качестве его защитника и расставить всё по своим местам. И не для того, чтобы спорить с Буровским. С Буровским спорить очень трудно.
Трудно спорить с человеком, гордо подписывающимся 'кандидат исторических наук' и заявляющим, что князья-мученики Борис Ростовский и Глеб Муромский 'жили в Галиче' (с. 17), 'задвигающим' Святослава Храброго из X века в IX, делая его современником Кирилла и Мефодия, да ещё и приписывая ему желание перенести столицу в сожжённый ещё его матерью Ольгой Искоростень, который к тому же отчего-то расположен не на своём законном месте — на впадающей к западу от Киева в Припять речке Уж, а 'на Дунае' (с. 87).
Трудно спорить с человеком, подписывающимся 'доктор философских наук' и приписывающим христианам какую-то жуткую ересь в стиле 'нью эйдж' о благодати, которая-де создавалась (!!!) 'святыми людьми за тысячелетия и века' (с. 307).
А я-то, нехристь, в простоте своей полагал, что благодать от Бога исходит…
Или вот ещё удивительное открытие из религиозной области: 'бесов видят как раз люди, упавшие ниже обычного человека; те, кто становится 'достоин' лицезреть как раз тех, кого мы обычно не замечаем' (с. 295).
Значит, многочисленные рассказы о явлениях нечисти святым — свидетельство того, что святые 'ниже обычного человека'? Я уж не напоминаю такому, прости господи, христианину, Кому являлся сатана в Новом Завете.
С человеком, именующим себя 'безнадёжным клерикалом' (с. 385), т.е. сторонником церкви и духовенства, и буквально в той же фразе утверждающим, что бог (!) помог мастеру Аюдогощинского креста обойти церковный запрет и сделать 'надпись на кресте, хулящую официальную церковь' (никакой хулы на церковь на Людогощинском кресте нет, ну, да оставим это на совести Буровского — вдруг она у него всё же есть!).
Утверждающим, что Новгород — опровержение мысли, 'что православие не может освятить демократию, противоречит ей' (с. 384), и через страницу простодушно радующимся, что 'Новгород был рассадником ересей для всей Руси' (с. 386).
Да уж, как 'клерикал' Буровский и впрямь безнадёжен!
Доктор философских наук мало, что не видит прекрасно известную полуграмотным крестьянам позапрошлого века разницу между юродивым и бесноватой кликушей (с. 299-300); он ещё и утверждает, что юродивый — это-де строго 'московитское явление, лишь позже распространившееся на всю многострадальную Россию'.
Словно в знаменитой книге Костомарова о 'севернорусских народоправствах' не посвящена целая глава новгородским и псковским юродивым; словно не выходила в 1994 году в Москве замечательная книга С. А. Иванова 'Византийское юродство'; словно Михаил Афанасьевич Булгаков, которого Буровский постоянно цитирует в эпиграфах, из пальца высосал в 'Кабале святош' католического юродивого времён 'короля-солнца', 'полоумного во Христе' Варфоломея.
Не знаешь, что это — фундаментальное невежество или столь же потрясающее лицемерие; в книге
