науке. Это означало, что мне надо было обязательно форсировать защиту диссертации, 'остепеняться', проходить процедуры выборов, голосования и тому подобных ритуалов 'Ученого совета' академического института со всеми еще более многочисленными, но необходимыми техническими деталями.
Сегодня это смешно, но главная заминка для меня лично была в том, что у меня тогда не было собственной пишущей машинки, чтобы иметь возможность дома 'накатать' основной текст диссертации. Далее еще надо было 'пропустить' мою работу через 'первый отдел', в силу ее секретности, что тоже было не просто — у меня такой почерк, какой бывает только у врачей, выписывающих рецепт, — наследственность проявляется, — через несколько дней уже не могу разобрать, что написал в своих 'пронумерованных и прошнурованных' блокнотах, хранящихся у 'секретчика'.
Пишущая машинка в то время представляла почти недостижимую мечту. Советские пишущие машинки, как и все другие, связанные с точной механикой, механизмы, приборы и оборудование, обычно не работали, а если и работали, то недолго и их ремонт занимал больше времени, чем сама работа на них. Импортную машинку достать было невозможно. Кроме того, с точки зрения вездесущих 'органов', машинки являлись 'средством размножения антисоветской литературы', что было истинной правдой. Перепечатанные с помощью пишущей машинки на папиросной бумаге, чтобы можно было одновременно сделать как можно больше копий, разные 'самиздатовские' материалы, были в домашних библиотеках у всех порядочных людей. Материалы были разные — от статьи Амальрика 'Доживет ли Советский Союз до 1984 года' до стихов Пастернака, запрещенных после получения им Нобелевской премии. Поэтому машинки на работе были под строгим контролем 1-го отдела, а в воскресные и праздничные дни закрывались во всех комнатах лично начальником первого отдела, каким-нибудь 'заслуженным чекистом' на пенсии, и двери опечатывались, так что взять, например, свою лабораторную машинку на выходные домой я не мог. Как всегда, выручили друзья — Алик мне отдал на время свою 'Оптиму'.
Своего материала было у меня много, все-таки за последние годы я немало сделал, попал в серьезные 'спецотчеты' (например, Эскизный проект по системе ЛК — 'Лунник'), получил несколько авторских свидетельств, к сожалению, тоже по закрытой тематике, что определяло выбор стратегии будущей защиты.
Конечно, работы по 'Луннику', или по программе Л-1 (облет Луны) в СССР уже несколько лет были свернуты, потеряли экономическую поддержку, а политически были не интересны руководству, после нескольких запусков на Луну американских экипажей. Однако, в нашей стране никто, кроме узкого круг лиц, не знал ни о нашем отставании, ни об успехах США. Весь мир, кроме СССР, видел телевизионные репортажи запуска, полета и высадку на Луну американских астронавтов. В нашей стране телевизионные записи этого исторического события демонстрировались для узкого круга лиц, имеющих допуск к секретным работам.
Я в эти дни находился в командировке в ЦНИИ-45, где к просмотру видеофильма о полете 'Аполлона- 11' были допущены только руководители подразделений, обычно в чине полковника, не ниже. Обсуждение 'полета на Луну', как и книга Солженицина 'Раковый корпус', проходило по-прежнему на кухнях в Советской стране. Пресса, радио и телевидение СССР глухо молчало, советский человек не должен был видеть, как Армстронг ступил на Луну, и не должен был слышать, что он сказал при этом. Уж все постарались, чтобы 'большой шаг человечества' не смущал слабые умы нашего гражданина в его эйфории 'космическими достижениями родины'.
В стране до этих пор по-прежнему гордились первым 'запуском советского человека в космос', но практически никто не знал о том, что уже через три недели после Гагарина в космосе побывал американский астронавт Шепард, и еще через два месяца с небольшим — астронавт Гриссом.
К концу 60-х мы безнадежно, а если честно сказать, то навсегда, отстали в этой гонке. Достаточно знать, что к 'лунному' полету 'Аполлона-11' астронавты США дважды облетели Луну и более двух месяцев провели в космических полетах разной сложности и назначения, работая на перспективу завоевания Луны.
14 раз стартовали американские корабли в космос за три последних года до полета на Луну и только четыре раза — советские. В 1966 году не было выполнено ни одного космического старта в СССР. В 1967 только один, который завершился трагически — гибелью космонавта Комарова. В 1969 слетал на трое суток в космос полковник Георгий Береговой, ставший через три дня после полета на КК 'Союз-3' генералом, а еще через день дважды Героем Советского Союза. Хотя нам было известно, что программа полета фактически сорвалась, так как основную задачу полёта — стыковку с беспилотным КК 'Союз-2', выполнить не удалось. Вся программа ручного пилотирования и стыковки была провалена, а вскоре и свернута. А в это же время космический корабль 'Аполлон-8' с тремя астронавтами на борту сделал 10 оборотов вокруг Луны и благополучно вернулся на Землю.
Но нет худа, без добра — тысячи гражданских специалистов, привлеченные военными к проектам в ракетно-космической отрасли, все же смогли отдышаться за эти несколько провальных лет и реализовать, как и я, свой труд хотя бы в виде диссертаций.
Я думаю, что финансовый счет для реализации советской программы шел на многие миллиарды, советская власть денег не считала, раз денежный вал докатился и до Грузии и до нашего института. Печататься в открытой прессе, в журналах или даже специальных выпусках в ближайшие годы мы из-за секретности работ не могли. Но дорога для защиты диссертации мне была открыта всеми перечисленными обстоятельствами. У меня было и некое преимущество перед другими — документированное участие в важнейших на то время проектах, притом, что я 'служил' в академическом институте, то есть у меня была возможность 'маневра'.
Для того чтобы без заминки летать в командировки, я взялся за работу, предложенную Радиотехническим институтом академика Минца, от этого института работа курировалась Виктором Слока, будущим директором РТИ. Мне надо было как-то показать возможность использования своих волоконно- оптических элементов в опытных узлах перспективных радиолокационных систем, что я благополучно и сделал. Заодно получил небольшое финансирование от предприятия 'Прогресс' в Куйбышеве по разделу своей работы, в которой астро-навигационные датчики предлагались для наведения космических аппаратов по звездному небу.
А тут еще и повезло — немного приболел гриппом и смог почти две недели перед новым 1971 годом провести дома. Болеть на Новый год и на свой день рождения было у меня непременным правилом, хорошо еще, что ангины прошли навсегда, как мне и 'завещала' тетя Рита, благословляя меня на отъезд в Тбилиси. Легкий грипп мне даже нравился своим состоянием, возможностью передохнуть и поваляться с книгами в постели. Привычка все печатать самому на работе и не быть обязанным машинисткам пригодилась, я погрузился в материал, в черновики, которые я вопреки правилам 'первого отдела' хранил дома, и к своему дню рождения половину текста диссертационной работы уже мог 'пощупать'. Работалось легко, это была, в основном, компиляция из своих собственных старых работ, 'спецотчетов', авторских свидетельств.
Прикинул — сколько понадобиться времени на всю работу — получилось, что за пару месяцев смогу сделать все. Разве что без иллюстраций, чертежей, и пояснительных выкладок. Кто-то подсказал, что надо заранее договориться о сдаче кандидатского минимума и попасть в план по защитам в какой-нибудь приличный совет, с подходящей специальностью. Надо было 'брать за бока' шефа с его научными и просто дружескими связями, умением расположить к себе людей. К тому же он стал член-корреспондентом Академии наук, а мне нужна была 'крыша', как говорят сегодня.
Вот тут и пригодилось мое знакомство с Олегом Александровичем Чембровским, начальником отдела в НИИ-2 Министерства обороны в Калинине, где я несколько лет проработал. В ближайший приезд его в Тбилиси я с ним договорился о том, где защищаться, о технической стороне защиты, о разных мелочах, сыгравших очень важную роль впоследствии. 'Шеф' сделал пару необходимых звонков в Москву, Оказалось, что 'ОАЧ' является членом Совета по защитам в ЦНИИ-45, он тогда еще 'по старинке', или по каким-нибудь другим соображениям назывался 'Вычислительным центром' (ВЦ), что там есть специальность 'техническая кибернетика', что поскольку я несколько лет работал в НИИ-2, с которым этот, так называемый, 'ВЦ' связан, проблем с прохождением моей работы через ученый совет 'Сорок пятого' не будет. Если, конечно, работа выдержит уровень совета по защитам.
А самому пришлось форсировать оформление работы по требованиям 1-го отдела нашего института и не один раз съездить для переговоров в Москву и город Бабушкин. Надо еще было заручиться поддержкой какой-нибудь, близкой по профилю, академической организации, какую мне быстро нашел мой шеф.
