Это был Институт проблем управления (ИПУ) АН СССР, в котором, кроме всего прочего, заместителем директора был Ивери Варламович Прангишвили. Понятно, что протеже директора Института кибернетики АН ГрССР Чавчанидзе было оказано всяческое содействие. Прангишвили направил меня в отдел академика Петрова Бориса Николаевича, к этому времени Преседателя Совета Интеркосмос, в лабораторию, где тема моей диссертации без усилий встраивалась в поток работ всего подразделения, а руководитель этой лаборатории давно знал О. А. Чембровского
Круг поисков замкнулся, дело было только за мной.
— 1971, новое состояние -
Хороший в целом выдался год и помогли мне не почувствовать себя потерянным после семейных перипетий мои друзья. Эти последние два года я бы без них, может быть, и не пропал, не знаю… Но в моей жизни уже были пробоины, заделать их было жизненно необходимо, корабль еще не тонул, но 'крысы' уже разбежались. Театральная среда стала меня деликатно обходить, что было даже хуже откровенного выражения чувств. Жора уехал навсегда, Алик Гачечиладзе отдалился от меня, видимо, на почве ревности к одной даме…Но 'свято место пусто не бывает…' и жизнь привела ко мне сначала уже давно мне знакомого еще по театральному институту и нашей дружной тогда компании актеров, режиссеров, — нашего круга, тбилисского 'бомонда', — представителя еще одного 'киношного' направления, только недавно приехавшего из Москвы после ВГИКа — Нугзара Амашукели. А в лабораторию ко мне после распределения попал еще и молодой специалист из университета Рубен Полян. Вот они оба и заполнили образовавшиеся лакуны моей души.
Рубен, вне всякого сомнения, был 'подающим большие надежды' молодым специалистом, начинающим карьеру не в очень благоприятных обстоятельствах, так как ему сразу же пришлось в моей лаборатории менять направление работы. Попал он ко мне случайно, но быстро сориентировался и очень скоро стало ясно, что он сможет вести работу самостоятельно. Голова у него была светлая. Мы быстро сошлись и вне работы, а когда я впервые попал к нему домой, или правильнее было бы сказать в дом его жены, то почувствовал себя там, как в кругу своей родни в Минске. Наверное, мне уже давно не хватало такой высокой простоты в отношениях и понимания любых самых сложных проявлений любой личности, моей особенно. Его, жена Наталья Корнеева, была внучкой одного из основателей государственного книгоиздательства в Советской Грузии, Бориса Корнеева, известного еще и тем, что он был в составе учредителей знаменитого в 20-е годы тбилисского 'Цеха поэтов' (Ц.П.). (Вообще говоря, 'Цехов' было несколько, Председателем одного из них был Юрий Деген, Борис Корнеев был в жюри по приему в Ц.П. и занимал пост 'заменяющего председателя').
В конце концов, ну какое это имело отношение ко мне или моей исповеди, — оказывается, имело.
У моих новых друзей, как в любом тбилисском доме, гостеприимном, открытом в любое время для родственников и знакомых, друзей и посетителей, кошек и собак, нищих или ищущих крова людей, накопилось за годы тесного литературного, или просто дружеского общения в двух поколениях, совершенно уникальный архив из писем, альбомов с рисунками и других раритетов. Мне Наташа рассказывала об этом архиве, но я его не видел, не любопытствовал до поры. И как в любом тбилисском доме, куда могут зайти усталые, голодные или жаждущие соседи, приятели или просто знакомые, денег хронически не хватало на всю свору званых и незваных гостей. Временами, к тому же, надо было решать серьезный финансовый вопрос при ремонте или приобретении мебели, или еще по каким — либо другим мотивам. Словом, настал час, когда 'архив' остался единственной возможностью улучшить финансовую ситуацию, после бесконечных обсуждений проектов 'отъема денег' у ближайших родственников. У Корнеевых близких родственников в то время в Тбилиси уже не было. На родню Рубена уже давно не рассчитывали…
В один из вечеров Наташа достала с антресолей старые, с обитыми углами, дедушкин и отцовский чемоданы. В них лежали, спрессованные временем чьи-то мысли, воспоминания, сомнения, поздравления — пожелтевшие, потрепанные по краям письма, открытки. Было несколько альбомов, какие были в дореволюционных домах, в которые писали 'по случаю', под настроение, на память о событии или рядовом визите. Писем, записок, открыток были тысячи, и среди них такие, которые даже взять в руки было боязно, так как появлялось ощущение того, что машина времени переносила в другую страну, в другую эпоху.
Вот, например, лежало среди прочих, письмо Льва Николаевича Толстого к деду Наташи. Или в альбоме был рисунок проводов с тифлисского вокзала Есенина, отъезжающего в Баку. Наискосок по странице шли шутливые стихи Ильфа, разлетались размашистые карандашные строки Маяковского, альбомные наброски Василия Каменского (отца). С его сыном тоже Василием, дома его звали Васенькой, мы уже давно были знакомы. Он любил приезжать 'на несколько дней' в Тбилиси из промозглой Москвы и оставался обычно здесь, у Корнеевых, до следующей весны. Брошенное Алей, мамой Наташи: — 'А спали они вот на этом диванчике', еще более усилило впечатление от этих осколков времени. Я чуть было не подумал о Толстом, только потом сообразив о ком шла речь.
Я не представлял себе, что такое был Тифлис в те далекие годы начала ХХ-го века, пока не встретил записи о том времени, собранные А.Шахназаровой и М.Ляшенко ('Спецфонд', Продолжение, начало в АБГ N 1 '+ 41')., и мне их хочется привести.
'Большинство великих светоносных городов — Мадрид, Неаполь, Константинополь, Пекин, Нью-Йорк — расположены на 41 R. Иисус провел в пустыне 40 дней; Заратустра — тоже; из 41-го дня они вышли окрепшими. 41 является символическим числом. ИЛЬЯ ЗДАНЕВИЧ'.
(Я согласен с этим утверждением, как бывший специалист в области оптики и как нормальное биологическое существо, переползающее с теневой стороны жизни на светлую. Тбилиси — действительно светоносный город. Солнечный, светлый, сияющий во все времена, столичный град всего Закавказья).
'Тбилиси 1917–1921 — начало русского зарубежья, более того, медовый месяц русского эмигрантского искусства. А как же Берлин, Париж, Харбин? Да, но все это впоследствии. Так что же происходило в культурной жизни Тбилиси в 1917–1921 годах?
Здесь складываются, сотрудничают, соперничают, распадаются и вновь возникают литературные объединения, группировки и салоны. Шесть различных секций включает в себя культурный центр Городецкого 'Артистериум', куда входит — руководимый им Тифлисский 'Цех поэтов'. 'Синдикат футуристов' реорганизуется в компанию '41R', пожалуй, самое леворадикальное объединение не только в тогдашнем Тбилиси, а, осмелимся предположить, и на всем мировом культурном пространстве. Рядом могут встать разве что дадаисты, реализовавшие аналогичные идеи, но в ином масштабе и на более обширном пространстве. Ядро '41R' составили Илья Зданевич (он же Ильязд и Эли Эганбюри), Алексей Крученых и Игорь Терентьев. К ним примыкали тбилисский поэт Колау (Николай) Чернявский, армянский поэт, называвший себя восточным футуристом, Кара-Дарвиш (Акоп Генджян) и молодые тбилисские художники. Образуется тбилисский филиал петербургского кружка 'Альфа-Лира'. Отколовшаяся от 'Цеха поэтов' группа молодежи, тяготеющая к авангарду, складывается, по инициативе Ю.Дегена, в цех 'Кольчуга'. Существует 'Клуб слушателей Народного Университета', салон 'Павлиний хвост', салон 'Медный котел', молодежная поэтическая студия 'Дус'. Свою 'Академию стиха' учреждает профессор Георгий Харазов, а 'Академию изящных искусств' — Сергей Рафалович. И, конечно же, действует и главенствует в грузинском искусстве группа грузинских символистов 'Голубые роги'.
Есть и левые одиночки, поставить которых придется все же правее '41R'. В частности, не раз бывавший здесь в это время Василий Каменский. В Тбилиси за это время у него выходят три книги'.
'В городе в это время открываются и бурно действуют артистические кафе — 'Братское утешение', 'Химериони', 'Павлиний хвост', 'Медный котел', 'Ладья Аргонавтов' и, самый творческий, 'Фантастический кабачок'. Не менее интенсивна и жизнь художников. Помимо молодых тбилисцев Ладо Гудиашвили, Александра Бажбеук-Меликова, Кирилла Зданевича, Сигизмунда (Зиги) Валишевского — все они члены компании '41R' — здесь экспонируют свои работы Сергей Судейкин, Савелий Сорин, Сергей Городецкий, Алексей Крученых, Игорь Терентьев. Тбилисцы имеют возможность знакомиться и с самыми последними опытами самого авангардного российского авангарда. Есть и упоминание о выставке фотографии, как самостоятельного изобразительного жанра, о чем комментатор провидчески замечает, что 'фотография, как
