Востока. Из этого следует, что для нашего времени эти односторонние определения (западники, славянофилы. — В. П.) не годятся'.
После обеда 'война' между славянофилами, Шевыревым и Погодиным, с одной стороны, и кругом Белинского и Герцена разгорелась еще более ожесточенно. Языков, являвшийся славянофилом по родству (Хомяков был женат на сестре Языкова), утверждал: 'Аксаков говорит, что боится, как бы не было драки на лекции, и готовит себя и кулаки свои в защиту православия'. Дело действительно чуть не дошло до драки, когда Языков разразился пасквильными стихами 'К не нашим'. В них 'прежний поэт разгула и свободы', по словам Панаева, намекал на Чаадаева как на отступника, на Грановского как на лакея, щеголяющего западной ливреей, 'на всех разделяющих их идеи как на изменников отечества, — при такой выходке даже миролюбивый и кроткий Грановский вышел из себя'.
В № 8 за 1843 год 'Отечественных записок' появилась статья Герцена 'По поводу одной драмы'.
В дневнике 13 сентября 1842 года Герцен записывает свои впечатления от просмотренной пьесы Арну и Фурнье 'Преступление, или Восемь лет старше'. 'Небольшая драма (Белинский назвал ее 'прекрасной'. — В. П.) заставила меня думать и думать'. И Герцен в статье, так сказать, вслух размышляет о том, что эта пьеса, хотя и обращена к 'сфере личных отношений', далеко выходит за их пределы и направлена против всех устоев, порожденных крепостническим бытом, лицемерием, угнетением. С ними нужно в первую очередь бороться. А вот как 'обновить' личную и общественную жизнь? Люди сбились с дороги, необходимо создать 'мир всеобщих интересов', жизнь 'общественную', 'художественную'. Признать за человека женщину и для нее 'раскрыть' 'мир религия, искусства'.
26 августа 1843 года Герцены вернулись в Москву. А как не хотелось уезжать! '…Мне ужасно хотелось бы еще пожить в Покровском'. Это было не просто возвращение в старую квартиру. На сей раз Герцен поселился на Сивцевом Вражке. Как во всех подобных случаях, переселение было связано с хлопотами, которые Наталья Александровна называла 'суета суетствий'. Обосновавшись в Москве, Герцены первые два лета — 184З и 1844 годов — провели в селе Покровское-Засекино. 'Уединение сельской жизни, близость с природой я Даль от людей чрезвычайно хороши', — записывает Герцен 16 июня 1843 года в своем дневнике. А между тем за два дня до этого в Покровском утонул Матвей, которого Герцен любил, в котором 'воспитал благородные свойства, и они принялись'.
Сельского уединения у Герцена не получилось. Да и он сам по своей натуре был к нему не способен. Сюда, в Покровское, нагрянули Белинский, Боткин, Грановские, гостит тут и Кетчер.
В это лето Герцен усиленно занимается историей европейских народов, читает 'Историю XVIII столетия' Ф. Шлоссера, 'Историю контрреволюции в Англии при Карле II и Якове II' А. Карреля, сочинения Ф.-П.-Г. Ги-зо 'История английской революции от царствования Карла I до Карла II'.
Если просмотреть дневниковые записи Герцена за осень 1843 года, 1844 год, то они пестрят язвительными, а зачастую и просто раздраженными Филиппинами в адрес славянофилов. 26 октября 1843 года. 'Разговор с П.В. Киреевским. Их воззрение странно до поразительное™, оно, без сомнения, не изъято поэзии, хотя односторонность очевидна'. 20 ноября 1844 года. 'Более и более расхожусь с славянами, кажется, их удивил прямой язык, мой тон у Свербеева'. 4 декабря. 'Писал к Самарину. Не мог, да и не хотел удержаться, чтоб не написать ему вполне мое мнение о славянах… История диссертации Грановского послужила на пользу, все сняли перчатки и показали настоящий цвет кожи'.
В 1844 году Грановский начал новый цикл публичных лекций. Со стороны Шевырева послышались упреки Грановскому в том, что он вообще не имеет права на кафедру, так как не защитил даже магистерской диссертации, нет у него и фундаментальных трудов. Отсутствие трудов у Грановского несколько позже хорошо объяснил Чернышевский. Почему же Грановский писал мало? Потому что 'он был истинный сын своей родины, служивший потребностям ее, а не себе. Не знаем, сознавал ли он, на какую высоту становится, какую блестящую славу снискивает, отказываясь от своей личной ученой славы'.
Герцен посоветовал Грановскому защитить магистерскую диссертацию хотя бы для того, чтобы прекратить всевозможные разговоры о его 'правах' на кафедру. Диссертация была написана. Она называлась 'Волин, Иомсбург и Винета'. Защитил ее он позже, в феврале 1845 года, и защитил с блеском. По как только до славянофилов дошла весть, что Тимофей Николаевич собирается доказывать, что Винета (город венедов), о котором так живописал в 1067 году Адам Бременский, находится в Южной Богемии на одном из рукавов Волтавы, они решили сорвать защиту.
Герцен, так же как и славянофилы и западники, доходил в устных спорах до резкостей, но он, однако, понимал, что в этих спорах, особенно фанатиков своих убеждений, подобных Ивану Киреевскому или Виссариону Белинскому, 'страсти участвуют наравне с разумом, а страсти не дают величавого спокойствия мысли'. Отсюда обоюдная нетерпимость, несправедливые, порой доходящие до оскорблений обвинения в 'доносительстве' и т. п.
В сущности же, главный вопрос споров был выяснен почти в самом начале. Славяне верили, что будущее России вырастет из русских народных начал, западники указывали на Европу, ее исторический опыт и считали, что России его не миновать. Герцен видел будущее России через призму западноевропейских учений о социализме.
Казалось бы, 'война' со славянофилами была в самом разгаре и поставлены все точки над 'и'. Но Герцен по-прежнему чувствовал, что со славянами у него есть много общего, и прежде всего непоказная, несловесная любовь к России, русскому народу, вера в народ…
13 декабря 1844 года у Герценов родилась дочь, которую нарекли Натальей в честь матери, но с первых же дней любовно звали Татой. Рождение дочери внесло в дом Герценов какое-то новое мироощущение. В письме к Огареву и Сатину в Берлин Александр Иванович признается: 'Давно, а может, и никогда, я не испытывал такого кроткого, спокойного чувства обладания настоящим, настоящим, хорошим, исполненным жизни… Надобно одействотворить все возможности, жить во все стороны _ это энциклопедия жизни'. И тут же, по свежим следам письма, отмечает в дневнике: 'Кажется, в частном отношении, жизнь моя, наконец, потекла поспокойнее'. Не то в общественном.
Отложив в сторону свои философские занятия, Герцен выступил с фельетоном 'Москвитянин' и вселенная', опубликованный в № 3 'Отечественных записок' за 1845 год, он вызвал бурю негодования в стане славянофилов. Хотя Герцен и скрылся под псевдонимом 'Ярополк Водянский', его авторство ни для кого не было тайной.
К началу 1845 года 'Москвитянин' перешел из рук Погодина к Киреевскому. Надо сказать, что Герцен очень высоко ставил Ивана Киреевского как личность. В дневнике еще в ноябре 1842 года он записал: 'Иван Киреевский, конечно, замечательный человек… Таких людей нельзя не уважать, хотя бы с ними и был диаметрально противоположен в воззрении… Человек этот глубоко перестрадал вопрос о современности Руси… Он верит в славянский мир…' Герцен и после полного разрыва со славянофилами в конце 1844 — начале 1845 года оставался в прежнем мнении о Киреевском. Разорвав со славянами, он записал в дневнике 10 января 1845 года: '…Киреевские уносят личное уважение…'
Киреевский, возглавив 'Москвитянин', предложил Герцену и Грановскому сотрудничать. Грановский согласился сразу, Герцен сказал, что предпочтет подождать выхода первых номеров обновленного журнала. Идея сотрудничества отпала после выступления Языкова. И фельетон Герцена в 'Отечественных записках' был, по существу, подтверждением его отказа от участия в журнале Киреевского. Отдавая должное литературному уровню статьи Киреевского, опубликованной в новом 'Москвитянине', но не соглашаясь с высказанной там позицией, Герцен настаивал на том, что журнал в целом мало отличается от прежнего, погодинского.
И вновь весна на исходе. И снова нужно думать о том, куда уехать из пыльной, душной, говорливой первопрестольной. Да, теперь приходилось думать, ведь Герцен от Покровского отказался, когда между Иваном Алексеевичем и Голохвастовым возник спор о наследстве. Забираться далеко от Москвы в имения отца не хотелось. И Герцен решил снять под Москвой домик-дачу. В среде московских бар дача — это что-то неслыханное. Никому и в голову не приходило снимать дачу, да при этом за деньги. Герцен же считал, что дача освободит его от постыдного положения рабовладельца, которым он себя чувствовал в имениях отца.
