Герцен в 1856 году начинает издание сборника статей и корреспонденции под названием 'Голоса из России'. В 1856 году выходят части I и II, в 1857-м — части III и IV. Статьи сборника пришлись по духу Мельгунову. 13 октября 1856 года он писал Герцену: 'При всем уважении к твоему авторскому самолюбию я полагаю, что 'Голоса' выручат тебя скорее прочего'. Но Герцен был иного мнения. Он печатал корреспонденции из России потому, что считал, что по ним 'можно отчасти судить об общественном мнении России в 1855 г., о вопросах, занимавших тогда и теперь умы', но он все время напоминал читателю: '… прошу не забывать, что я — только типограф'. А в 1857 году сопроводил статью Мельгунова заявлением: 'Мы громко протестуем против всякой солидарности между направлением статей, нами печатаемых, и нашими мнениями'.
В это время Герцена и Огарева уже увлекло новое начинание — создание гибкого, злободневного органа. Тучкова вспоминает разговор Огарева с Герценом: 'А знаешь, Александр, — сказал Огарев, — 'Полярная звезда', 'Былое и думы' — все это хорошо, но это не то, что нужно, это не беседа со своими, — нам нужно бы издавать правильно журнал, хоть в две недели, хоть в месяц раз; мы бы излагали свои взгляды, желания для России и проч.'.
Герцен с готовностью поддержал предложение друга, и оба погрузились в практическую работу по организации нового издания, которое будут называть то журналом, то газетой, — 'Колокола'.
Руководители ВРТ, как именовалась в переписке Вольная русская типография, очень чутко уловили те внутренние изменения, которые произошли в России после смерти Николая I и окончания Крымской войны. Николай Васильевич Шелгунов, друг и соратник Чернышевского, критик, публицист, который позже приедет в Лондон к Герцену, чтобы печатать в ВРТ свою прокламацию, несколько восторженно, но в основном верно пишет
Об этом времени: 'Это было удивительное время, — время, когда всякий захотел думать, читать и учиться и когда каждый, у кого было что-нибудь за душой, хотел высказать это громко… Не о сегодняшнем дне шла тут речь, обдумывались и решались судьбы будущих поколений, будущие судьбы всей России, становившиеся в зависимость от того или другого разрешения реформ'.
Показательна статистика, освещающая это нарастание брожения, поворот к лучшему в области печати: 'В последние десять лет царствования Николая 1-го (1844 — 54) разрешен был выход в свет…
Готовясь к изданию 'Колокола', Огарев дает точный расчет часов, которые он занят, компонуя журнал: 'Работы гибель… Мне случается работать с 10 ч. утра до 7 вечера, и все не поспеваешь'. Кельсиев писал в своей 'Исповеди', что Герцен уступил Огареву 'все финансовые, экономические и юридические вопросы, оставив за собой только общие статьи и смесь…'. С июля 1857 года по январь 1858-го 'Колокол' выходил раз в месяц, а с июня 1859-го часто выпускался еженедельно. По тем временам тираж его был большим — 2500 экземпляров.
В первом номере 'Колокола' излагалась его программа: освобождение слова от цензуры, крестьян от помещиков, податного состояния от побоев.
В том же, 1857 году Огарев составил 'Записку о тайном обществе'. 'Записка' сохранилась в записной книжке Огарева и имеет 17 поправок, сделанных рукой Герцена. Понятно, что 'Записка' эта не была тогда обнародована. Это общество, по мнению Огарева, 'полезно, возможно и необходимо'. Общество видит свои цели в преобразовании социального и политического устройства страны таким образом, чтобы обеспечить 'свободу личности' и ее 'равное распределение в общественном устройстве' — старая, давно выношенная идея примирения свободы личности с коллективом. В начале 'Записки' сказано: 'Что же делает личность внутренне свободною? Ясность мысли и адекватность поступка с мыслью. Что делает личность независимою? Немешание окружающей среды ясно мыслить и действовать. Итак, полезное в общественном смысле — это знание, т. е. наука, и отстранение препятствий, мешающих человеку ясно мыслить и действовать'. Иными словами, прежде всего нужна агитация, научная пропаганда, с тем чтобы просвещенный человек мог сознательно бороться против всего отжившего, старого. Только тогда возможно достичь общественного преобразования. Огарев говорит в 'Записке' о 'гражданских реформах'.
Тайное общество мыслилось им похожим на тайные общества ранних христиан: 'Положимте, — писал Огарев, — что христианство распространяло не знание, а только мнение, но это мнение в глазах тогдашнего человека равнялось знанию; а распространение этого мнения было совершено посредством тайных обществ. Гражданские реформы, т. е. приобретение права гражданства христианскому мнению совершилось все под тем же влиянием тайных обществ… и тайное общество переходит в явную церковь, т. е. явную власть. Я не говорю теперь о пользе или вреде христианства и церкви, но вот метод, достигший цели. Кто же нам мешает употребить тот же метод для распространения положительной науки и приобретения гражданских реформ, сообразных с нашими понятиями?' Общество имеет немногочисленный центр. 'Центр должен быть искренен, как бы одно лицо, а его понимание вещей должно быть энциклопедическим; это conditio sine qua поп (непременное условие. —
Сложно складывалась жизнь у Герцена после того, как в его доме фактической хозяйкой стала Тучкова-Огарева. В Иутнее, куда Герцен и Огаревы перебрались из Лондона, домашняя атмосфера была нервной, мучительно напряженной.
По более поздним письмам Огарева к Наталье Алексеевне можно судить о том, с какими чувствами и надеждами ехал Огарев спасать друга после постигшей его катастрофы — похорон близких и 'общих похорон', как выразился Герцен, имея в виду гибель Французской республики. 2 ноября 1865 года Огарев писал Наталье Алексеевне: 'Выслушай мою речь спокойно, так, чтобы понять ее, взвесить ее, оценить ее — и вглядеться в ее правду. Есть человек, которого я с отроческих лет любил, как брата; была женщина, которая меня любила, как брата, и я любил ее, как сестру, и это ты очень хорошо знаешь. Есть женщина, которую я любил как мое дитя и думал, что она достигнет светлого человеческого развития — долею под моим влиянием; я ее любил, как
Но далее случилось непредвиденное. Уже в мае 1857 года Тучкова записала в своем дневнике: 'С каждым днем Г. все более становится мне внутренне близок… бесконечное чувство любви к нему захватывает меня все более и более'. И Герцена увлекло ее чувство. В 1887 году, оглядываясь назад, Герцен признается Наталье Алексеевне: 'Ты пишешь о твоей любви — да ведь она-то и спасла… в ней я никогда не сомневался — ее я чувствовал, видел, осязал — от нее я отворачивался, когда она соединялась с тем злым началом, которое мне враждебно, противно — и тогда ты не умела победить себя. Я вынес-то все… невозможное, унижение, угрызение — из-за того, что верил в твою любовь…'
Итак, в жизни Герцена, казалось бы, повторилась уже раз бывшая ситуация. Снова женщина, полюбившая другого, и снова соперниками были друзья. Ситуация при всех условиях трагическая. 'Долго я боролась, мысль о тебе и о Natalie сводила меня с ума…' — пишет Наталья Алексеевна Огареву. И Огарев ей: 'Ты полюбила моего брата. Я не стану говорить о том, в каком отношении я тогда был к тебе; одно
