Белосельцева задел начальственный, безапелляционный тон резидента. Тот отдавал приказание, на которое не имел права. Деятельность Белосельцева была не в его компетенции, подчинялась только Москве. Москва целиком полагалась на Белосельцева, самостоятельно определявшего сроки командировки, целесообразность ее продления. Выбор, который сделал Белосельцев, был окончательным. Касался не карьеры, а судьбы. Был рассчитан не на неделю или месяц, а на всю оставшуюся жизнь. Ценности, во имя которых принял решение, были превыше разведзаданий, военной карьеры, благодарности или порицания начальства. Были связаны с преображением Вселенной, с колыханием драгоценного звездного полога над вулканом Сан-Кристобль, на который, являя чудо, из небес опустилась Дева, заслонила его и Валентину дышащим жемчужным покровом.
– Центр согласен с моим предложением и предписывает вам срочно переместиться на Атлантик кост. По непроверенным сведением, на засекреченной базе Севен бенк, контролируемой индейцами, уже высадились из Гондураса первые министры так называемого правительства в изгнании. Если этот факт подтвердится, оно попросит о своем признании, а это означает, что Америка, Гондурас, другие режимы могут создать объединенный корпус вторжения и осуществить его в считаные недели. Готовые к этому, в Гондурасе находятся две отмобилизованные американские бригады быстрого развертывания. Если это случится, в Никарагуа из Кубы будет тут же направлено войсковое соединение, благо от Плайя-Хирон до Пуэрто-Кабесас рукой подать. А это уже большая региональная война, в которую мы автоматически ввязываемся…
Он был ошеломлен. Был готов возражать. Требовать подтверждения из Центра. Это создавало мучительный острейший конфликт между ним, офицером разведки, и центральным руководством, которому, давая боевую присягу, он продолжал подчиняться. Не отменяло его выбор, но грозило огромными осложнениями, трибуналом, служебным разбирательством и преследованием. Он был готов на них, совершая свой выбор и подвиг, как были готовы мученики за веру, астрономы, открывшие вращение земли вокруг солнца, богословы, проповедовавшие любовь вместо ненависти, ясновидцы, уразумевшие притчу о Конце Света, о Христе и Антихристе, избравшие ковчег, а не всемирный потоп. Смущенный, не выдавая своих борений, смотрел, как иссиня-белый собор, похожий на отточенный клык, торчит из ночных деревьев.
– Положение осложняется восстанием индейцев «мискитос», с которыми сандинисты ведут жестокую борьбу. Желая подорвать базу восстания, захватывают индейские селения, силой перемещают индейцев подальше от границы, от рек и рыбных угодий, в глубину лесных массивов, в специально охраняемые поселения. Во время перемещений часть индейцев гибнет, что дает повод правозащитным организациям при ООН называть политику сандинистов геноцидом. Подводит моральную базу под военное вторжение, которое направлено якобы на сохранение индейского населения. Мы не можем получить из тех районов достоверные сведения. Наш агент под видом инженера-портовика прибыл в Пуэрто-Кабесас, но был убит при странных обстоятельствах. Его тело неделю назад мы отправили в Союз…
В нем все бушевало протестом. Его дух, осуществивший героический выбор, отвергнув прошлое, устремленный в упоительное, связанное с красотой и любовью будущее, готовился к сражениям, к мучительным лишениям во имя священных, выстраданных идеалов. Но среди воспламененных переживаний, сквозь звон разгоряченной крови начинал слабо звучать таинственный, едва различимый звук. Словно голос камышовой дудки, которую кто-то невидимый приставил к уху и вдувал сладостную страстную музыку незавершенной обольстительной жизни, где каждое мгновение сулило необычайные зрелища, требовало сверхчеловеческих поступков, дерзкого ума, беззаветной отваги. В награду ему, избраннику, превосходящему многих в умении, таланте и дерзости, давалось соучастие в сокровенных тайнах истории, в ее самых дерзновенных проектах.
– Наше политическое руководство стоит перед нелегким выбором. Вы знаете, в МИДе усиливается группировка, полагающая, что следует свернуть наше присутствие за границей, отказаться от поддержки многих повстанческих движений, которые в целом себя не оправдывают, делают нашу внешнюю политику непосильно дорогостоящей. Новые люди, пришедшие в Политбюро, похоже, пересматривают внешнеполитические приоритеты, склонны договариваться с нашим стратегическим соперником. Кто-то, напротив, хочет втянуть нас в авантюры, получив на этом внутриполитический выигрыш. В этих условиях нам, как воздух, нужна достоверная информация. Уверен, вы, с вашей репутацией и опытом, поможете ее получить…
Дудка звучала все громче. Все звонче и яростней был ее нетерпеливый напев. Ее камышовое тело превращалось в медную, блестящую на солнце трубу, из которой громогласно, как из рога изобилия, вырывались походные марши, победные громы и рокоты, похожие на свист взлетающих с палубы самолетов, на огненные залпы реактивных снарядов, на лязг военных колонн, входящих в разгромленные города и селения. Труба, огромная, накаленная, дула ему в лицо. Звала в поход воина и скитальца, награжденного зрелищами мира, его самых яростных и творческих мгновений. А уход в монастырь, побег в лесную деревню еще состоится. Не теперь, а немного позже. Когда он выполнит порученное боевое задание. Об этом он скажет завтра Валентине, перед тем как улететь на Атлантический океан.
– Я знаю, к вам очень хорошо относятся в Центре. Вы на особом счету. Вы вносите в разведку и аналитику экзотические элементы парапсихологии, что не свойственно нашей разведывательной школе. Что ж, традиции надо менять. Многое надо менять. Уверен, в ближайшем будущем нас ждут огромные перемены. Когда я сегодня звонил в Москву, мне дали понять, что вы представлены к очередной боевой награде. Думаю, выполнив это задание, вы получите ее с полным правом…
И первая честолюбивая мысль: все так и будет. Беломраморный зал, в золотых вензелях, с геральдикой батарей и полков. Ослепительные лучистые люстры, и под их бриллиантовым блеском лучшие люди державы – ее художники, космонавты, разведчики – принимают награды страны. Нет выше и осмысленней счастья, чем служение великой Державе, ее священной судьбе и истории.
И вторая, невнятная мысль: эта плоская крыша, видение белого храма, ведь это уже было когда-то. Кого-то искушали на кровле, предлагали богатство и славу, зрелища городов и святынь, и кто-то, кроткий и тихий, отверг искушение.
И третья, больная мысль: что скажет он Валентине, как объяснит свое обольщение. Как убедит, что оно – последнее в жизни, а потом они будут вместе, неразлучно, в тихой деревне.
«В последний раз, во исполнение приказа, а потом навсегда – красные боры и озера, заячьи следы на снегу, и ты, укутанная в теплый платок, выносишь на крыльцо нашего сына».
Над городом в ночной темноте беззвучно, во все небо, полыхнула медно-зеленая искра, как странная зарница, словно кто-то невидимый на огромных бесшумных крыльях прянул в ночь, оставляя землю.
Резидент поднялся. Пожали друг другу руки.
– Желаю удачи, Виктор Андреевич… Буду вас ждать с нетерпением…
Теплый ветер над кровлей, пахнувший от темных крыл.
Рано утром они с Сесаром погрузили в «Фиат» нехитрый дорожный скарб и отправились в аэропорт, где поджидал их военный борт.
– Сесар, прошу, заедем по дороге на вилу в Линда Висто. Это не займет много времени.
Охранника у ворот виллы он попросил позвать Валентину. Она появилась на дорожке, стройная, сияющая, углядев его издалека, делая приветственный взмах.
– Так рано? Идешь выкупать билеты? Я освобожусь только после обеда. Опять отправимся есть быка? – Она смотрела на него ярко, радостно, утренняя, солнечная, и он, боясь заглядывать ей в глаза, торопливо и, как ему показалось, трусливо стал говорить:
– Понимаешь, вышла заминка… Обстоятельства службы… Неделя, не больше… Я слетаю в Пуэрто- Кабесас, а потом мы осуществим наш побег… Даю тебе честное слово…
Она еще не понимала, щурилась, проводила рукой по глазам, будто что-то ей мешало смотреть – то ли повисшие на бровях капли воды, то ли невидимая прилепившаяся паутина:
– Хочешь сказать, что мы не летим?
– Летим, но только через неделю-другую. – Он видел, как она тускнеет, дурнеет, в ней исчезают золотистость, свежесть, словно на солнце набежала мгла, как во время затмения, и в этом повинен он. Не желал видеть ее страдающее лицо, из которого исчезают румянец, свет, утренний блеск, и оно тяжелеет, деревенеет, покрывается корочкой желтого воска. Не желал, чтобы ее страдание передалось и ему. Не желал сострадать, винить себя. Заговорил настойчиво, часто, отвлекая, убеждая, обманывая. Сберегал свою драгоценную утреннюю бодрость, столь необходимую для предстоящей работы, для нового броска в
