пустому. Изредка встречались круглые тростниковые хижины, на клочках земли работали мотыгами полуголые женщины в полосатых, облегавших бедра материях. Паслись низкорослые, кофейного цвета коровы. Они мчались к границе, в Ресано-Гарсиа.
– Если наши расчеты верны, самолет должен появиться сегодня, – сказал Соломао. – Уйдет в глубину территории и будет отсутствовать день. Потом вернется обратно и уйдет в ЮАР. Мы приготовили зенитки и пулеметы. Будем его сбивать.
– Всегда в том же самом месте?
– Недалеко от границы у них военно-воздушная база. Летчику нет смысла тратить горючее на облеты, обманные петли. Идет напрямую, на бреющем полете, в район аэродрома подскока. Там дозаправка, и дальше, в Софалу, в районы боевых действий.
– Что на борту?
– Взрывчатка, оружие. Один или два диверсанта. В Софале действует диверсионное подразделение «Бур», из белых диверсантов. На прошлой неделе они взорвали сахарный завод и сто метров железнодорожного полотна. Но главный удар готовят к моменту, когда мы запустим нефтепровод «Бейра – Зимбабве».
– Нефтепровод защитить очень трудно.
– Почти невозможно. Леса, болота, труднопроходимая местность. Нужно уничтожить аэродром подскока. Тогда диверсанты из «Бура» задохнутся без боеприпасов. Операция по уничтожению аэродрома – это операция по защите нефтепровода. Но пока мы не можем определить местонахождение аэродрома.
– Маквиллен то ли намекал, то ли случайно проговаривался, что аэродром находится у океана, в устье реки Лимпопо.
– Быть может, – кивнул Соломао. – Маквиллен – гвоздь, на котором здесь, в Мозамбике, висит подрывная работа южноафриканских спецслужб. Мы выдернем этот гвоздь с твоей помощью…
Он прибавил скорость. Машина шла среди горячей белесой долины с голубыми слоистыми горизонтами. Белосельцев подумал, где окончит век этот плотный, бронзово-черный африканец – во время ночной облавы, от пули агента, на какой-нибудь уютной, увитой розами вилле. Или от взрыва машины, напоровшейся на гранатометный удар среди пыльных красных проселков. Или, дожив до старости, с курчавой седой головой, отстраненный от дел, попавший в опалу при очередной смене власти, будет устало сидеть в своем бедном одиноком жилище и вдруг вспомнит их сегодняшнюю поездку, голубые слоистые дали. И он сам, Белосельцев, утомленный старик, глядя на вечернее московское солнце, вспомнит белесую даль, одинокую пернатую пальму, волнистую синеву горизонта.
Они въехали в Ресано-Гарсиа, маленький городок в предгорьях.
Вышли на привокзальной площади. Здесь было людно, шумно. Рабочие в комбинезонах, в сапогах, с притороченными к поясу шахтерскими касками, бродили по площади, сидели в трактире, отдыхали в тени на лавках, прикладывая платки к потным лбам.
– С той стороны поезд уже пришел, – пояснил Соломао. – Шахтеры по домам разъезжаются.
Белосельцев знал – Южная Африка для своих шахт и заводов вербует в Мозамбике рабочих. Мозамбик, переживая спад в экономике, испытывая избыток рабочей силы, позволяет ЮАР вывозить сезонных рабочих. Возвращаясь обратно, те привозят товары, которых не хватает в стране, деньги, пополняющие запасы валюты. В эти людские потоки, пересекающие границу в обе стороны, внедряется агентура – боевики Африканского конгресса, лазутчики ЮАР, разведчики Мозамбика. Так осы-наездники осторожно прокалывают иглой жесткий хитин неповоротливых жуков, откладывают под их скорлупой яички.
Приехавшие из ЮАР и те, кто туда отъезжал, были отличимы друг от друга, словно венозная и артериальная кровь. Прибывшие, исхудалые, с костяным рисунком скул и надбровных дуг, светились радостью, почти ликованием. Улыбались, щеголяли в химически-ярких рубахах, в черных шляпах, в радужных галстуках. Ходили напоказ в купленных за границей обновах. Рядом с ними высились груды упакованных, перетянутых шпагатом коробок, которые они тут же раскрывали, любовались приобретениями. Ожидали автобусов и вечернего поезда, идущего в глубь Мозамбика, чтобы разъехаться по своим городкам, деревушкам. Отдыхать, похваляться перед соседями новым транзистором, жилеткой с блестящей цепочкой.
Покидавшие родину не имели вещей, кроме стареньких сумок и касок. Смотрели в нетерпении на блестящие рельсы. В их нетерпении была угрюмая решительность порывавших с домом людей, продавших свои волю и мускулы сильному, равнодушному к их жизни хозяину, следящему за их работой и отдыхом сквозь прорези пулеметных прицелов.
Из здания вокзала вышли военные с автоматами. Вели перед собой троих африканцев из числа прибывших, в черных шляпах, в пестрых, навыпуск рубахах, испуганных и сутулых. Быстро провели к крытому фургону. Подтолкнули к дверям автоматами. Фургон задымил, мелькнул зарешеченным оконцем и быстро укатил.
– Попались птички, – сказал Соломао. – Их ждали, этих агентов.
На площадь по шуршащей кривой въехал автомобиль. Резко затормозил. Из него появились двое с белыми шахтерскими касками, тощими походными сумками, сопровождавший их африканец и Чико, в той же ярко-синей рубахе, в которой утром навестил Белосельцева. Все четверо быстро прошли в вокзал. Чико тревожно и быстро оглядывал окружающих, кажется, заметил Белосельцева, недовольно приподнял литое плечо, и все они скрылись в дверях.
– Эти своих забрасывают. Боевиков под видом шахтеров. На той стороне их станет вылавливать контрразведка ЮАР.
Они оставили площадь, подъехали к комендатуре и, пересев в джип, в сопровождении молоденького лейтенанта отправились к границе. Катили в предгорьях, погружались в тенистые, поросшие лесом ложбины, возносились на плоские, в редколесье, вершины. И близко, то исчезая в зарослях, то обнажаясь, тянулась граница – расчищенная просторная просека с двумя рядами заостренных столбов, опутанных колючей проволокой. Срезанный лес начинал подрастать плотным зеленым подшерстком. Цепкие стебли хватались за проволоку, вплетались в спирали и перекрестья колючей стали.
Белосельцев сквозь дверцу джипа чувствовал границу. Она обдирала ему бок, обжигала, вонзала невидимые иглы. Он чувствовал просеку, отмеченную заостренными кольями, как взбухший больной рубец. Оттуда, невидимые, нацелились фюзеляжи бомбардировщиков, орудия танков, ударная мощь бригад. За кромкой синеватых предгорий обрастала кораблями и базами оконечность материка на стыке двух океанов. Там тянулись супертанкеры с нефтью, шныряли подводные лодки, нависали сателлиты разведки. Рафинированная и жестокая цивилизация белых отстаивала себя силой оружия, а ее, как белую шкуру с Черного континента, сдирали и соскабливали африканцы.
Они свернули с дороги, проломив кусты. Два пограничника в защитных одеждах преградили путь. Пропустили, узнав лейтенанта. Выйдя из машины, Белосельцев увидел зенитную установку, сдвоенные, направленные в небо стволы, ленту снарядов, набитую латунью и сталью. Вблизи, сквозь деревья, виднелась граница. Сухая, словно вытоптанная скотом поляна, разделенная частоколом.
– Он пролетает обычно в полдень. Сейчас, – Соломао обнажил худое запястье с часами, – одиннадцать двадцать.
Зенитчик на железном сиденье провернул установку, описав стволами вороненый солнечный конус.
Соломао говорил с лейтенантом. Белосельцев отошел и устало прилег на траву. Сорвал блеклый стебелек, растер, вдыхая чуть слышную вялость. Сенной аромат взволновал его, отвлек от черного огонька на стволе зенитки.
Но вдруг ему показалось, что в стороне, за холмами, слышится звук мотора. Соломао и лейтенант, прервав разговор, вслушивались, одинаково наклонив головы. Звук то пропадал, съедаемый холмами, то выныривал, перекатываясь через вершины. Солдаты-пограничники залегли в траву, едва различимые в сухих стеблях, вытянулись, как чуткие животные, вглядываясь в частокол на поляне.
– Сюда! – позвал Белосельцева Соломао. – Прячься!
На поляну, тупо колыхаясь на ухабах, выкатил неуклюжий большой грузовик, крытый брезентом. Блеснул пыльным стеклом, послав через границу тусклую вспышку. Зеленый, с горбатым кузовом, он двигался вдоль поляны, остановился под тенистым деревом.
Из кабины выскочил офицер в пятнистой форме, в темных очках, с маленьким автоматом. На его окрик из кузова стали выпрыгивать солдаты, молодые, ловкие, в одинаковых зелено-коричневых облачениях, с
