которому насосы втягивали воздух и ровной охлажденной струей вдували в зал, был вставлен гибкий шланг и опущен в самую глубь. В цистерне с надписью «Юморина» находился веселящий газ, собранный химическим подразделением «Блюдущих вместе» в ночное время, возле освещенных московских зданий. Данный объем газа, особоконцентрированный и сильнодействующий, собирался химиками возле Счетной палаты, напоминавшей в ночи голубой ядовитый гриб, возле подсвеченного здания МИДа, похожего на громадную колбу с клубком желтоватых тлетворных червей, и возле мэрии, которая в туманной осенней ночи, отражаясь в Москва-реке, выглядела как нежно-фиолетовая раскрытая раковина с пульсирующим, огромным, розоватым моллюском.
Два зачехленные в комбинезоны химика, соединявшие шланг с воздухозабором, были известными юмористами, один из которых обычно читал с листа, смешно подергивая ляжкой и выдувая на губах уморительные пузырики, а другой специализировался на высмеивании русских дураков, выезжающих заграницу. Сейчас они сменили эстрадные фраки на прорезиненную спецодежду, выполняли ответственнейшее поручение руководства, но не могли удержаться от шуток.
– Они просили воду без газа, а мы им – с газом, – произнес один сквозь защитный шлем.
– Те несколько евреев, что находятся в зале, пополнят список жертв холокоста, – отозвался другой.
– Слушай еврейский анекдот… Рабиновича посадили в газовую камеру, а мыло дать позабыли…
– Ладно, после расскажешь… Подтверждаю готовность… – произнес и на маленьком пульте утопил красную кнопку.
В машине с цистерной на табло загорелась надпись: «Вокруг смеха». Оператор в скафандре, которым была женщина-организатор вечеров смеха и телевизионных «юморин» в дни больших праздников, повернула вентиль. Газ из цистерны под мощным давлением хлынул в вентиляционный люк. Прохладным, благоухающим облаком стал опускаться в зал, где его жадно вдыхали обессиленные духотой и нехваткой кислорода люди.
Люди в зале блаженно ловили дивные свежие ароматы, закрывали от наслаждения глаза, начинали улыбаться. Вначале улыбка была тихой и нежной, словно во сне. Уголки губ продолжали раздвигаться, начинали подрагивать. Губы выворачивались, обнажая зубы. Рты раскрывались в свирепые волчьи оскалы, и люди начинали смеяться: вначале негромко, как бы своей смешливой мысли, потом все яростней, истеричней, содрогаясь телами, выпучив безумно глаза, закатываясь неудержимым сардоническим хохотом. Внутри них что-то жутко сотрясалось, выдавливалось. Из глаз начинали бежать мутные, желтоватые, похожие на пиво, слезы. Изо рта и носа начинала валить липкая зеленая пена. Люди падали в конвульсиях, а из них, вместе с хохотом, продолжали изливаться пенистые потоки, среди которых вдруг мелькала лягушачья мордочка, тритонья перепончатая лапка, скользкий хвостик ящерицы.
Первой испытала действие газа толстотелая охранница, сопровождавшая Аню на спектакль. Она вдруг захихикала, стала прихорашиваться, будто перед ней было зеркало: заплетала несуществующие косы, жеманно двигала плечиками, повизгивая, будто отбивалась от ухажера, который подкрался сзади, охватил ее огромные груди. Она делала вид, что ей щекотно.
– Семка, ну ты и гад!.. Ну и гад же ты, Семка!.. А если лопатой?.. Да по балде?.. Да по елдаку?.. Ой, Сема, куда лезешь, ведь щекотно!.. – она грохнулась в проход, стала сбрасывать кирзовые сапоги, принимая на себя несуществующего любовника, вся окуталась розовой пеной, словно наглоталась шампуня.
Следующей, на кого подействовал веселящий газ, была вдовица Софа, до этого пребывавшая в беспамятстве рядом с убиенным банкиром Осей: открыла глаза, оживилась, сладко улыбнулась, приподнялась, посмеиваясь, поводя аппетитными бедрами, поправляя съехавший лифчик, схватила мертвого мужа, приговаривая:
– Ну Ося, ну хватит тебе спать, давай-таки мы с тобой потанцуем!..
Вздернула мертвого мужа, мощно обняла за талию. И оба они, живая и мертвый, танцевали бодрый танец. Ося все ронял ей на плечо пробитую голову, а она истерически вскрикивала и хохотала, покуда не рухнули. Из Софы стал выделяться дым сожженных газом внутренностей.
Странно подействовал газ на предводителя террористов Арби-Яковенко. Он впал в сладостное забвение, не переставал смеяться. Галлюциногенный газ воздействовал на участки мозга, которые управляли генетическим кодом, пробудил в Яковенко старинные хохляцкие корни.
Слуга новой России, секретный агент федеральной службы «Блюдущие вместе», русский патриот, он вдруг закричал:
– Смерть москалям!.. Геть тебе, Богданка Хмельницкий!.. «Неразумный ты сыну, занапастив вийско, сгубив Украину… Де побачив кацапуру, там и риж…», – запел он старинную песню сечевиков.
Совсем необычно подействовал веселящий газ на телемаэстро Крокодилова.
Тот засмеялся заливисто, как ребенок, присел на край сцены и, болтая ногами, как если бы сидел на жердочке над ручьем, закричал:
– А ловко я вас обдурил!.. Сказал, что у Зюганова есть своя личная гостиничка на Кубе, где содержатся мулатки… А вы, дураки, и поверили!.. На Кубе запрещена частная собственность!.. Нет никакой гостиницы!..
Он заходился детским, серебристым, пионерским смехом, а потом вдруг упал на спину, из него как из огнетушителя повалила густая белая пена, и из нее на мгновение выглянул и тут же спрятался черный скользкий червяк.
Люди в зале заходились в смехе.
Одна молодая женщина кричала:
– Вчера смотрела программу «Вести»!.. Там упал самолет, и детишки разбились!.. Ах как смешно!.. Показывали, как арабский шахид взорвал в Иерусалиме автобус, столько жертв!.. Ах как смешно!.. Показывали женщину-итальянку, которая продала заграницу тысячу русских детей, а из них нарезали органы для богатых американцев!.. Ах как смешно!..
Она танцевала сама с собой «ламбаду», покуда не переполнилась газом, взлетела под потолок, словно воздушный шарик, качалась, прижавшись головой к перекрытию, суча ногами.
Зал двигался, хохотал, взрывался фонтанами пены. Люди, качаясь, бродили в проходах. Террористы с хохотом обнимались с заложниками. Женщины в масках вешались на шею артистам балета. Только окаянная морская свинка, почти неподвластная веселящему газу, сновала в проходах, скалила усатую
