– Не ищи, здесь ее нет… Она ждет тебя в Раю на санях… Там она тебя примет и родит тебе сына… Она живая взята на небо и поселилась в Русском Раю…
– Хочу к ней… Отведи меня к ней поскорее…
– Не сейчас, – ответил Ангел. – Тебе еще предстоит побыть на земле, чтобы исполнить последнее поручение Господа…
Так сказал Ангел и исчез. А Плужников пошел прочь по холодной липкой улице, на которой трепетали зловещие фиолетовые отсветы, словно выброшенные из моря рыбины.
Ночью, в Архангельском соборе Кремля, среди пылающих свечей и возженных лампад, прямо на белокаменных надгробьях Великих Князей Московских, были расставлены блюда с яствами: жареные поросята, копченые осетры, запеченные лебеди, нанизанные на шомпола куропатки, горячие, в румяной корочке, соловьи; блюда с парными розовыми креветками, фарфоровые супницы с бульоном из мидий, роскошный, гранатового цвета, распаренный осьминог, жуки-плавунцы в меде, саранча в жидком сахаре, «божьи коровки» в нектаре; флаконы с настойками на корнях, цветах, грибах, древесных почках и шишках; вина всех стран и народов, урожаев года разорения Трои и сокрушения Вавилонской башни.
Счастливчик и Модельер праздновали победу, подымали кубки, без устали опустошали бокалы, опрокидывали рюмки и лафитники, а иногда, в приливе чувств, пили прямо из горла французской бутыли или тяжелого флакона. Свечи и лампады озаряли вырезанные на плитах имена властителей Земли Московской, потомков славного Рюрика.
– В твоем лице мы возрождаем династию Рюриковичей, – Модельер вел пальцем в каменной прорези надгробья, словно писал на нем имя Великого князя Василия Третьего. – Романовы не оправдали себя, и мы снова воскрешаем мужественный варяжский род… За тебя, Государь!.. За тебя, славный потомок викингов!..
– Я счастлив! – воодушевленно отвечал Счастливчик, уже опьянев от дивных напитков, отрывая у осьминога пупырчатое щупальце и засовывая себе в рот. – Больше нет отвратительного, унижающего меня прошлого! Нет ужасной Тайны, которая канула вместе со свидетелями!.. Мое прошлое – это священная Древняя Русь, челны с расцвеченными щитами плывут по Волхову, у стен Великого Новгорода твердой стопой, гремя кольчугой, выходит мой пращур Рюрик… Поверишь, я чувствую в себе его кровь!..
– Ты выдержал великое испытание… Позволил свершиться сакральной жертве и стал Рюриковичем… Ничто не отделяет тебя от венчания на царство, которым через несколько дней мы поразим весь мир!
– Ты всегда прав, мой друг и брат… Я не могу без тебя… Мы вместе пойдем к вершине нашей славы…
Он подошел к Модельеру, обнял его, и они закружились по храму в страстном танго, глядя, как колеблются золотые свечи, у фазана радужно пылает хвост, на остром носу осетра блестит драгоценная капелька жира.
Обнявшись, они легко оттолкнулись от пола, вынеслись сквозь оконный проем, взмыли над ночной Москвой. Она казалась жемчужной вышивкой на черном бархате, где искусной швеей золотыми нитками и речным северным жемчугом было вышито лицо Счастливчика. Москва сверкнула малой искрой и исчезла. Они неслись в мироздании, обнявшись, описывая огромные дуги, взлетая все выше и выше, плавно перевертываясь вниз головой, верша небывалый космический танец.
Мимо них проносились кометы и метеоры. Пылали лучами огромные, похожие на подсолнухи, светила. Раскрывали разноцветные радуги неведомые планеты и луны. Счастливчик чувствовал небывалое счастье. Властная и нежная рука Модельера коснулась его поясницы, спустилась чуть ниже, к крестцу, где у него находилась небольшая аккуратная пипочка – след его неземного сотворения. Модельер страстно, мощно надвинулся, и Счастливчик вдруг испытал в пояснице небывалую сладость, весь затрепетал, отдаваясь во власть Модельера. Рядом бесшумно взорвалась галактика, ее серебряная спираль сжалась в ком, осыпалась блестками в «черную дыру», которая, пульсируя краями, поглотила часть Вселенной. Оргазм, который испытал Счастливчик, был столь силен, что он на время лишился чувств, очнулся уже в своей постели в Кремле, видя, как осторожно, на цыпочках, покидает спальню Модельер.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Без Ани город казался пустым и диким. Повсюду еще висели траурные флаги, в память о множестве невинно погибших в «Голден Мейер». Но уже на всех углах сверкали и переливались электронные щиты, возвещавшие венчание на царство Счастливчика. Все так же в черном предзимнем небе рассыпали спектральные блески рекламы казино и ночных клубов. Но среди них во множестве высвечивался рейтинг Президента – «99», а также его милое, благородное, обожаемое народом лицо, соболиный воротник тяжелого золоченого облачения, шапка Мономаха, изготовленная уральскими ювелирами, превосходящая подлинник обилием самоцветов и драгоценных металлов. Все так же по дороге в Химки вдоль тротуаров стояли ночные красавицы, подсвеченные алыми, изумрудно-зелеными и сиреневыми огнями, похожие на орхидеи, и среди них выделялся ряд одноногих женщин, на особый вкус, именуемых – «фламинго». Но над их легкомысленным строем из невидимого репродуктора раздавался свеженаписанный Гимн Возрожденной Монархии, созданный известным гимнописцем, потомственным дворянином, почетным пионером, ворошиловским стрелком, кавалером ордена Ленина, Андрея Первозванного и вновь утвержденной награды – орденом «Имперское Счастье». В гимне чудесным образом сочетались мелодии «Интернационала», «Марсельезы», «Калинки-Малинки» и хита Аллегровой «Я позабыл твое лицо…»
В таком городе, тоскуя об Ане, был вынужден оставаться Плужников, удерживаемый безымянной, могучей и благой волей, которая требовала от него последнего подвига.
Он посетил их жилище в милом переулке, и вид опустелой квартиры, нетронутой с того момента, когда он ее покинул, множество знакомых, родных, принадлежащих ей вещичек вызывали у него щемящее чувство, и на память пришел печальный пушкинский стих: «Цветок засохший, бездыханный, забытый в книге вижу я…» Он не касался ее вещей, боясь, что при первом прикосновении они рассыпятся в прах, только взял папку со своими лубками, завязанную шнурком, в которой, запечатанное, таилось недавнее волшебное время, просилось наружу, и он боялся ослепительного стоцветного взрыва, который может его сразить.
С этой папкой, понуро, в стремительно наступающих сумерках, он брел по набережной, вдоль свинцовой реки, в которую из низких тяжелых туч падал снег. Этот снег рябил и туманил Кремль, делал мутными и серыми белые соборы, темнил золото куполов. Навстречу ему, из сухой колючей метели, приближалась женщина.
Когда они поравнялись, она окликнула его:
– Сережа!..
Он всмотрелся. Она была босая. Ноги ее посинели от холода. Тело было прикрыто бесформенным рубищем, которое смотрелось как холщовый мешок, чуть перешитый под балахон. Волосы были растрепаны,
