Магистраль

– Ник у меня был. Давно, еще до Службы… Длинноватый немножко. В позывном больше двух слогов не полагается.

– Осталось «прошлое, или…», да? Без «будущего»?

– Без «будущего», – согласился Пастор, – так короче. Вон, вон!.. Сейчас самое интересное, гляди! Крикова спрашивает: «Ты счастлив, папа?..»

Он сказал это медленно, как сама вице-спикер. Шепот Пастора полностью совпал с движением ее губ.

Оба старика беспомощно мялись за широким сверкающим багажником. Крикова стояла рядом, тиская в руках револьвер. Через секунду она поднесла ствол ко лбу одного из клонов.

– Прощай, папочка… – продублировал Пастор не без удовольствия.

Именно это она и сказала – тогда, в старой редакции. И дословно повторила в новой. Похоже, Лис не ошибся, и она действительно долго репетировала. Ждала. Мечтала.

«Пусть живет, – решил Олег. – Нельзя ее лишать такого наслаждения. Пусть гниет изнутри. Она достойна».

Крикова переводила «Кольт» с первого клона, в футболке и голубых джинсах, на второго, в серых брюках и клетчатой рубашке. Она пыталась разобраться, кто из них настоящий, и это тоже доставляло ей удовольствие.

– Шорох! – позвал Федяченко.

Олег вздрогнул.

– Не тебя, – успокоил Пастор.

– У вас есть шанс реабилитироваться, – объявил Федяченко.

Крикова сказала что-то еще, совсем тихо, и уткнув ствол в клетчатую рубашку, четыре раза нажала на курок. Старик секунду постоял и сложился, как тряпочный.

– Поверил? – обратилась женщина ко второму. – Ты поверил, папа? Ты думал, я не смогу?.. Уважаемый Пастор! – окликнула она оператора у «Волги». – Ну хоть теперь-то вы проясните? Кто это был? Копия?

– Копия, – ответил тот.

– Ты наконец-то плачешь, папа… – пробормотала она. И выстрелила отцу в голову.

Федяченко вручил Пастору две пластиковых карточки, и свита Криковой начала грузиться в «Линкольн». Перед тем как сесть, вице-спикер двумя пальцами взяла револьвер и кинула его в кусты.

«Кольт» упал так близко от Олега, что ему даже не понадобилось никуда ползти. Он подобрал с земли кривую палку и притянул оружие к себе. Телохранители направились было к кустам, но водитель коротко ударил по клаксону, и они вернулись к машине.

Вскоре «Линкольн» скрылся в узком извилистом проезде. Шорох и Пастор синхронно достали сигареты и прикурили. Потом сошлись у «Волги» и хлопнули по рукам. Пастор протянул карту, Шорох ее без колебаний принял и тут же опустил в задний карман. Если в присутствии Криковой все развивалось почти так же, как и в ранней редакции, то после ее отъезда различия стали очевидны.

Двойник знал о том, что прототип на пустыре не появится и что сколько бы стариков мадам Крикова не убила, застрелить своего отца Служба ей не позволит. Вероятно, о характере операции Шороха предупредили заранее, и он не стремился никуда удрать. Это казалось так логично, что Олег не понимал, почему Лопатин не поставил в известность его самого…

Впрочем, ответ у Олега был, простой и внятный: мир все-таки изменился. Таким его сделал сам Олег – в тот момент, когда помешал Лису устроить бойню в роддоме. И в результате…

Тот, кто стоял у служебной «Волги», кто предпочитал сигареты «Кент» и отзывался на кличку «Шорох», обладал другой памятью. Немножко. И он был немножко другим человеком. Вернее, конечно, клоном.

Олег сдул с револьвера пыль и нажал на экстрактор. На землю с глухим звоном выпали пять гильз и один неизрасходованный патрон. Шорохов вставил его обратно и защелкнул барабан. Несколько минут назад он сделал бы это. Вернулся бы в Криковский спектакль и добавил к ее пяти выстрелам один от себя. Но теперь, поговорив с Пастором и увидев все со стороны, Олег сунул «Кольт» за пояс.

– Я верил, что ты человек разумный, – сказал Пастор.

– Ага. Практически гомо сапиенс, – ответил Шорохов.

– Приятно было пообщаться. Разбегаемся, наверное… Скоро Лопатин приедет.

– И оранжевая помойка… – вздохнул Олег.

– Это для клонов. Чего ты паришься?

– Жарко. Так почему ты меня не компенсировал?

Пастор набрал на своем приборе какую-то дату, затем быстро откатился в сторону и, не поднимаясь, стартовал. Олег немного помедлил и тоже достал синхронизатор. Слева на ухабистой грунтовке уже показались «Жигули» и урчащий мусоровоз. Смотреть, как тела закидывают в грязный кузов, Шорохов не хотел. Он невольно подумал, что однажды такая же участь постигнет и его. Когда создатели программы увидят, что он не собирается ее выполнять… Но это не сейчас. Когда-нибудь позже. А пока…

Пока он был нужен, и не только Асе. Он был нужен Службе, не исключено – кому-то на самом верху. Пастор пришел не как палач. Пастор пришел как охрана.

Это открытие Олега не удивило. Собственно, это и не было открытием. Просто ему намекнули: «Парень, ты наш. Случайно рождаются мыши и люди, а ты появился как проект Службы. Ты существо рукотворное. Не забывай об этом».

Олег и не забывал.

* * *

Дверь он еле открыл – руки были заняты пузатыми пакетами с едой, новой одеждой для Прелести и всякими полезными вещицами вроде набора магнитных картинок. Не то чтобы Шорох пытался таким образом очаровать Асю, – просто ему нравилось проявлять заботу.

Прихлопнув дверь ногой, он прошел на кухню и недоуменно остановился. На столе лежала записка. Олег почувствовал озноб – физический, вполне осязаемый. В квартире действительно было холодно.

Бросив сумки на пол, он ринулся в комнату. Сдвинутые на край шторы покачивались от ветра – окно оказалось открыто. Шорохов, свесившись, выглянул на улицу – снег под домом был чистым, неутоптанным. Олег задрал голову вверх, ожидая увидеть то ли веревку на крыше, то ли что-то еще, и, не увидев, лунатически вернулся к записке.

«Милый Шорох!..»

Он нащупал зажигалку и опустился на табурет.

«Собиралась уйти по-английски, да не смогла. Наверно, эта чертова программа на меня давит. Но я ее все-таки победила. Я ухожу, Шорох. Мне трудно это делать, ведь я тебе доверя…».

После перечеркнутой буквы «ю» в конце слова было дописано «ла». «Доверяла». Вот так…

«Я много о тебе знаю, но все эти знания у меня из программы. Программу составляла Служба. Если не верить Службе, то не верить и тебе. А если тебе все-таки верить… В общем, ты меня понял, Шорох. Опять какое-то кольцо выходит. Такое впечатление, что вся наша жизнь – это большой замкнутый круг. Или маленький?.. Я устала в этом разбираться. Мне надоело смотреть тебе в спину и ждать, когда же ты толкнешь меня на мой «бессмертный подвиг». Ведь для этого ты все и затеял, я догадалась. Наша программа – это то, что мы ДЕЛАЕМ, а не то, чего мы НЕ ДЕЛАЕМ, хотя, кажется, могли бы… Я надеюсь, ты этого не понимаешь, Шорох. Если же ты совершил это намеренно, то гореть тебе в аду, мой несостоявшийся напарник и мой…».

Следующая строка была замарана так жирно, что Олег не смог ее разобрать даже на просвет.

– Дура!! – заорал он в потолок. – Куда я тебя толкал?! Какой еще подвиг? Тебе совсем чуть-чуть оставалось… Последний день! Дура… дура, блин…

Шорохов снова сходил к открытому окну и убедился, что до крыши Прелесть не добралась бы. Стены были гладкие, покрытые белесой изморозью. Высунувшись по пояс, он обнаружил, что уплотнитель из панельного шва вырван и кривой колбасой мотается метрах в трех, уже под чужим балконом. На ржавых поручнях мелкими сугробиками лежал снег, лишь левее, в самом углу, его не было.

Олега бросило в жар. Он представил, как Ася шла по скользкому стыку, держась за голые стены, – на высоте двенадцатого этажа, когда один взгляд вниз может стоить жизни. В их квартире балкона не было, но если б и был, сам Шорохов вряд ли рискнул бы перелезть. А тут – три метра… В какой-то момент Асе нужно