не помнил, где и когда купил новую фрезу, главное, что теперь она спасла ему жизнь.
Зубчатый диск воткнулся в лоб с сухим деревянным треском. Сюрикен вошел на весь радиус чуть повыше левого глаза – охранник еще успел удивленно моргнуть и, выстрелив в потолок, медленно завалился на спину.
Константин взял фонарик и, перешагнув через раскинутые ноги, поднял ружьишко. Автоматическая винтовка австрийского производства, более надежная, чем воспетый лжепатриотами «Калаш», – это как раз то, чего ему не хватало. Пластиковый корпус и скошенные формы придавали ей вид несущейся рыбины. Пожалуй, не всякий мент поймет, что это оружие, а не детский пугач с лампочкой в стволе. Рожок на сорок пять патронов, израсходовано не более пятнадцати. Если пузатого и спасут, все равно – оно того стоило.
Костя отряхнул забрызганные джинсы и пошел назад. Вскоре он выбрался в знакомый тоннель и, восстановив в памяти карту, дошел до квадратного люка. Смазанный накануне штурвал крутился тяжело, но без скрипа. Минут через двадцать он был на «Шаболовской».
Когда по металлической лесенке в конце платформы поднялся человек без оранжевой фуфайки, кое-кто из пассажиров обратил на это внимание, но для хулигана мужчина выглядел слишком усталым, поэтому о нем тут же забыли.
Константин сел рядом с читавшей блондинкой и покосился на книгу. Механически пробежал пару абзацев и, зевнув, отвернулся – дама увлекалась любовными романами. Он глянул на часы – скоро восемь. Настя ворчать будет. Купить ей, что ли, пирожное? Все равно будет ворчать. Спросит, где носило. А, кстати, где?
Он попытался вспомнить, но у него не получилось. Нахмурился, потер макушку – бестолку. Костя не знал, где прошлялся два с лишним часа, но еще более странным казалось то, что его это нисколько не тревожило. Вроде, так надо.
Если бы ему – Константину Роговцеву, тридцатилетнему преподавателю географии в средней школе, женатому, несудимому – кто-то рассказал, что совсем недавно им убиты шесть человек, он бы даже не улыбнулся. Дурацкая шутка. Если б ему поведали о тайнике с дистанционным взрывателем и снаряженным «Штайром», он бы только пожал плечами. Не слышал Костя ни про какие штайры.
Жена не ворчала. Сунула под нос ужин и ушла смотреть телевизор. Обиделась.
Костя энергично поедал макароны с подливкой, невольно воспринимая бухтение ящика за стеной. Когда заговорили о заказном взрыве у дома банкира Батуганина, он не выдержал и, торопливо набив рот, заглянул в комнату. Показывали обгоревший «Мерседес» и накрытые черными мешками носилки. Диктор объяснял про водосточную трубу, но Константин отвлекся: его вдруг заинтересовала отодвинутая крышка канализационного колодца. Что-то в ней было… зудящее.
На экране появилась жена покойного – заплаканная, но не растерянная. Словно она была к этому готова.
– Представляешь, сколько ее серьги стоят? – Спросила, снимая бойкот, Настя. И, помолчав, вздохнула. – Живут же люди.
В туалет хотелось не так, чтоб очень сильно, и он решил поваляться еще. Свет то набегал на веки, то сползал куда-то вниз – наверное, дерево за окном качается, или занавеска. Вставать все равно придется, но потом, а пока можно…
– Петруха! Просыпайся! – К этому голосу подошла бы черная окладистая борода, классическая такая бородища, как у батюшки. – Слышь, нет? Сегодня Ку Клукс Клан на вахте, он сов не любит.
С добрым утром, Петя.
Он открыл глаза и осмотрелся. Почему палата? Почему больница? Не болит же ничего.
Бородатый водил мизинцем по заляпанному стеклу.
Придурок какой-то, подумал Петр и, хрустнув лопатками, взял со стула байковые брюки.
– В шахматишки перед завтраком, а? – Предложил тощий старик, потрясая пешками в сложенных ладонях. – Блиц, для разминочки, а?
– Кто еще телится? – Раздалось из коридора. – Подъем!
Дверь распахнулась, и на пороге возник мужчина в ослепительно-белом халате и высоком поварском колпаке. Если его натянуть до подбородка и прорезать две дырки…
– Кто еще в койке? Привяжу до вечера! Слушай расписание: десять ноль-ноль – Караганов, одиннадцать ноль-ноль – Зайнуллин, двенадцать ноль-ноль – Полонезов. Шахматы здесь оставишь, понял? Вопросы?
– Нету, – тявкнул дед.
– Да он мужик ничего, – заметил Борода, когда Ку Клукс Клан ушел будить остальных. – Строгий, дисциплину уважает. С нами без этого нельзя.
– Топтал я такие строгости, – заявил чернявый парень с подвижным лицом и длинной шеей. – Сука, за такие строгости – в глаз напильником!
– Курить охота, – сказал Петр. – У кого-нибудь есть?
– Давай знакомиться, – сказал чернявый. – Вон те – Вовчик с Сашкой, от армии отлынивают, это – Сережа, я его зову «художник, что рисует смерть», а там Полонезов. Откликается на «Гарри», не вздумай с ним играть. Ну, а я Ренат.
– Зайнуллин, – почему-то добавил Петр. – Помню.
– Правда? Ну, поздравляю! – Искренне обрадовался тот. – А еще чего помнишь?
Петр обвел палату унылым взглядом. А больше – ничего…
Пересекая коридор, он автоматически отметил пути отхода: окно, другие палаты, столовая, бронированная дверь на засове. Все – не годятся. На окнах решетки, а у выхода – дежурный мордоворот. Без шума не снять.
В уборной стояла такая вонь, что Петр закашлялся. Кто-то постоянно лил мимо чаши – вычислить бы гада и ткнуть харей в лужу. Стены покрывали многочисленные, но однообразные граффити. Надписи, как Петр заметил, делились на две категории: дешевые сентенции вроде «кто Я?» и «когда Я проснусь?», и автографы всяких психопатов. Из наиболее свежих выделялись «Морозова», «Батуганин» и «Панкрашин» – видимо, последнее поступление. Странно, но эти три фамилии были нацарапаны одним почерком. Петр почитал еще, но, спохватившись, выбросил эту ерунду из головы. Он с грехом пополам умылся и, посмотрев в зеркало, огладил щеки. Терпимо. Похоже, вчера брился…
Кто брился – он? Вчера?! Не было этого.
Петр снова потрогал лицо, будто сомневаясь в его подлинности. Вчера – брился. А кроме того: ел, справлял нужду, с кем-то разговаривал, делал что-то еще… Жил. Целый день. Где все это? Вчера – ничего. Пусто. Зацепилось вот: Зайнуллин, остальное выдуло, стерло.
Мутное, в несмываемых крапинках стекло отразило растерянную морду. Короткая стрижка, безумный взгляд карих глаз и неровный нос. Первый раз перебили в драке – давно, еще в юности, но тогда врачи поправили. Второй – сам виноват: не удержался на броне, когда БТР тормознул перед…
Перед чем?
Ему показалось, что из глубин разрушенной памяти всплывает какая-то картинка – яркая, сочная. Через секунду она проявится полностью и уже останется с ним навсегда…
Дверь грохнула, и в туалет вошли Сашка с Вовчиком. И все улетучилось – окончательно и бесповоротно.
– Какого черта?! – Рявкнул Петр.
– Так я же это… – стушевался Сашка. – Ты же курить просил.
– Ну?!
– Сейчас, погоди.
Он залез на унитаз и, дотянувшись до трещины в стене, вынул из нее две сигареты.
– А этот зачем приперся? – Кивнул Петр на Вовчика.
– Мы вот что, Петя. У нас к тебе просьба.
– Ну? – Нетерпеливо повторил он.
– Ты мне недавно по башке треснул. А на следующий день у меня энцефалограмму снимали – результаты очень хорошие получились. В смысле, плохие. В общем, какие надо. А завтра Вовчику идти, ему бы тоже не помешало…
– Чего? В репу закатать?
