представлял, как это теперь можно выяснить: связь повсеместно нарушена. Он подошел к телефону и стал машинально вызывать Новоград—Волынский, штаб корпуса. После нескольких попыток телефон, к счастью, заработал. У аппарата оказался сам Рокоссовский. Катуков радостно прокричал:
— Здравствуйте, Константин Константинович! Говорит комдив 20–й танковой. Я хотел бы узнать обстановку…
На другом конце провода молчание, потом вопрос:
— Комдив 20–й? Катуков?
— Так точно! Полковник Катуков прибыл из госпиталя!
Рокоссовский не стал больше задавать никаких вопросов — было не до них, сразу же перешел к делу. Однако чувствовалось, что и командир корпуса не располагает достаточно полной информацией о положении на фронте, но сообщил: корпус подчинен 5–й армии. Корпусу вместе с другими соединениями приказано нанести удар во фланг противнику, его группировке, прорвавшейся на луцком направлении. Катуков стал допытываться:
— Каковы силы немецкой группировки? Замысел ее командования?
— Вот это уж придется выяснять — и вам и мне. Направляйте разведку.
На этом Рокоссовский сухо простился. Его можно было понять. В суматохе первых дней войны не до сантиментов.
Промедление смерти подобно, и Катуков это понял. Значит, надо действовать. Он попросил подполковника Перерву принести карту. Вдвоем они определили ориентировочную линию фронта по тем отрывочным сведениям, которыми располагали. Фронт где—то рядом, в каких—нибудь 120–200 километрах. У Луцка уже идут тяжелые бои. Туда предстояло перебросить оставшиеся части дивизии, а в тыл эвакуировать семьи командного состава.
Интенсивно заработал штаб дивизии. Приезд комдива придал всем уверенности — и бойцам и командирам. Не узнать было и Перерву. Его действия стали четкими, приказы конкретными, наполненными целевым содержанием. К вечеру были собраны все исправные грузовики, на которых предстояло перебросить пехотные батальоны навстречу противнику. Марш начался в кромешной июньской тьме. Две— три роты выбрасывались километров за тридцать. Затем бойцы шли пешком, неся на себе боезапас, ручные и станковые пулеметы, 50– и 82–мм минометы. Грузовики возвращались обратно, забирали следующую партию пехотинцев и артиллерию. К местечку Клевань, где уже находились ушедшие раньше два танковых полка, удалось подтянуть основные силы дивизии. Здесь и произошел первый бой с передовыми частями противника.
Днем 24 июня разведка донесла: рядом расположились на отдых моторизованные части 13–й танковой дивизии немцев. Катуков принимает решение атаковать их. Бойцы устали после марша, но времени на отдых не было. Приказ Рокоссовского должен быть выполнен.
Прежде чем начать атаку, комдив все основательно взвесил. В успехе не сомневался, хотя и знал, что бой будет нелегким испытанием. Полковнику Черняеву предстояло возглавить танковую атаку, подполковнику Перерве — повести в бой мотострелковый полк, на командира артиллерийского полка майора Юрьева возлагалась задача — поставить свои орудия на прямую наводку и бить по вражеским танкам и пехоте.
Удара в этом месте немцы никак не ожидали. Они готовились начать наступление утром на следующий день, поэтому вели себя самоуверенно и нагло, свободно разгуливали по лагерю, не предполагая, что могут столкнуться с частями Красной Армии.
Дивизия изготовилась к атаке. На мгновение все замерло. Броневик Катукова остановился недалеко от артиллерийских позиций майора Юрьева. Последовал приказ: «Открыть огонь!»
Все гаубицы, которыми располагала дивизия, разом ударили по лесу, где стояли фашистские танки. Не прошло и нескольких минут, как все вокруг трещало, грохотало, рвалось. Кинулись в атаку бойцы понтонного батальона, превращенного в стрелковый, чуть левее мотострелки Перервы теснили длинную цепь фашистов, на склонах холмов, перед самым лесом, начинался танковый бой.
Опомнившись, немцы бросили против 20–й танковой дивизии, которую, впрочем, и танковой—то трудно было назвать, крупные силы. Комдив опасался за свои фланги. Танки противника могли незаметно выйти из леса и смять слабое боевое охранение. Тогда беды не миновать. Фашисты же лезли напролом, видимо, рассчитывали таранным ударом своих боевых машин заставить откатиться невесть откуда появившуюся советскую часть.
Для каждого нашего танкиста было понятно, что легкие, слабо бронированные «бэтушки» не представляют грозной силы для немецких танков «Т—III» и «T—IV», тем не менее дрались смело и отчаянно. На поле боя уже дымилось несколько немецких танков. Но бой был неравный. Все тридцать три учебных танка сгорели под Клеванью. Погибли многие экипажи. Сгорел в машине командир танкового полка майор Третьяков, возглавляя одну из атак, тяжело ранен заместитель комдива подполковник Черняев. Подполковника отправили в Харьковский военный госпиталь, где потом он умер от гангрены.
Дивизия понесла ощутимые потери, но и немцы были основательно потрепаны, главное — не прошли в этом районе.
Временный успех, вытеснение из Клеванских лесов 13–й немецкой танковой дивизии, позволил получить короткую передышку, которую Катуков решил использовать для окончательного выяснения обстановки в полосе обороны дивизии, приведения в боевое состояние своих частей.
Прямой связи с корпусом и армией по—прежнему не было. Попытки установить ее ни к чему не приводили: разведчики в штаб пока не вернулись. Но Катуков инстинктивно чувствовал, что где—то рядом сражаются 35–я танковая дивизия генерал—майора Н.А. Новикова и 131–я моторизованная дивизия под командованием полковника Н.В. Калинина. Если бы Рокоссовский отвел их на восток, 20–я танковая была бы немедленно окружена противником.
Только 26 июня удалось наконец наладить радиосвязь с корпусом. Михаил Ефимович доложил начальнику штаба генерал—майору А.Г. Маслову о положении дивизии после боя под Клеванью. В свою очередь, получил информацию о готовящемся вражеском наступлении на Дубно. 5–я армия М.И. Потапова в составе 9, 22 и 19–го мехкорпусов получила приказ не только отразить атаки противника, но и нанести контрудар с рубежа Луцк — Гоща в общем направлении на Дубно.
Беспримерно дрались наши бойцы на любом участке фронта, сдерживая немцев, не давая их танковым и моторизованным соединениям вырваться на оперативный простор, чтобы развить наступление на Киев. Неожиданным ударом на Дубно 5–я армия спутала карты немецкого командования. В связи с этим начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал—полковник Ф. Гальдер писал на 11–й день войны: «Еще 1.07 западнее Ровно последовало довольно глубокое вклинение русских пехотных соединений из района Пинских болот во фланг 1–й танковой группы в общем направлении на Дубно».[18]
С каждым днем натиск немецких армий на нашу оборону возрастал, 6–я полевая немецкая армия совместно с 1–й танковой группой Клейста ударила в стык нашим 5–й и 6–й армиям. Введенные в прорыв моторизованные части противника устремились к Житомиру.
У бывшей немецкой колонии Гринталь дивизия Катукова попала в тяжелейшее положение. Рядом держала оборону 35–я танковая дивизия из 9–го мехкорпуса. Под напором превосходящих сил врага комдив Новиков отвел свои части, не успев предупредить Катукова. Фланги 20–й танковой дивизии оказались оголенными. В полуокружении дрались ее полки в течение нескольких дней. Выйти удалось через небольшой коридор, простреливаемый со всех сторон вражеской артиллерией.
Отступая, части шли по разбитым дорогам, переходы делали в вечернее и ночное время, днем отбивались от вражеских танков и авиации. В перерывах между боями Катуков вызывал командиров и ставил на очередной переход конкретную задачу. Опыт первых боев заставлял постоянно прибегать к военной хитрости. Так, от начальника артиллерии подполковника К.И. Цикало комдив требовал через несколько часов менять позиции батарей артиллерийских дивизионов, чтобы уберечь их от обстрела и бомбардировок вражеской авиации. Постоянная смена позиций — «кочующие батареи» — создавала у противника впечатление, что он имеет дело с крупными артиллерийскими силами.
Потеряв танки, 20–я дивизия лишилась основной ударной силы. Любая «бэтушка» ценилась на вес золота. Случалось, из окружения прорывались отдельные танки из других соединений и попадали к Катукову. Он использовал их на самых опасных участках, чаще всего в разведке, но приказывал экипажу
