вести огонь исключительно из засад.
Комдив все чаще прибегал к ведению боевых действий отдельными машинами или небольшой группой — в три—шесть танков. Он прикинул: если поставить боевые машины в засаде на самом танкоопасном направлении, по которому обязательно должен проследовать противник, а затем в удобный момент открыть прицельный огонь, то эффект такого удара будет исключительно высоким, потери же — минимальными.
После боя под Клеванью Михаил Ефимович вынужден был признать:
«Наши «БТ» не представляли собой грозной силы, к тому же использовали мы их неправильно. С такими быстроходными, но слабобронированными и легковооруженными машинами нельзя было вступать в открытый бой. Но горький урок не прошел даром, и не только потому, что за каждый наш танк немцам приходилось заплатить несколькими своими, — опыт боев на Украине и, в частности, именно этот бой под Клеванью впервые заставил меня задуматься над вопросом широкого использования тактики танковых засад».[19]
Безусловно, в этот период предстояло многое переосмыслить, пересмотреть, отказаться от общепринятых стереотипов мышления, довоенных установок на ведение боя в обороне и в наступлении. Чем дальше приходилось отступать, тем чаще задавал себе вопрос Катуков: как могло случиться такое, что врагу удалось захватить Новоград—Волынский и Житомир? Теперь он рвется к Киеву. Просчеты? Упущения? Скорее всего, есть и то и другое. Ясно было одно: приграничное сражение проиграно, воевать надо учиться по—новому.
Сил и средств пока не хватало. Выручали нередко хитрость и изобретательность. Появление на фронте новых советских танков «Т–34» и «KB» не могло, конечно, сразу изменить ситуацию — их было слишком мало, но страх на немцев они наводили. У Катукова таких машин не было, кто—то предложил сделать макеты «тридцатьчетверок». Затея не ахти какая, но, как потом выяснилось, оправдывала себя в некоторых случаях. Несколько транспортных машин были обшиты фанерой, к ним приделали деревянные пушки, покрасили в защитный цвет. Бутафорские танки ставились где—нибудь у лесочка, чтобы привлечь внимание противника, рядом, в кустах, маскировались настоящие пушки. Удар по врагу был, как правило, уничтожающим.
Два месяца дралась 20–я танковая дивизия в обороне, дралась героически. Только одного геройства было мало. Дивизия по—прежнему именовалась танковой, хотя танков не имела, за исключением «прибившихся» из других частей. Комдив неоднократно обращался к вышестоящему начальству, чтобы дали подкрепление — десяток машин, пусть даже старых образцов. Не получал ни ответа, ни танков.
Отступление через южное Полесье продолжалось. Горько было сознавать, что не было сил остановить обнаглевшего противника, который своими танковыми клиньями разрезал нашу наспех организованную оборону. Рядом с боями отступала 45–я стрелковая дивизия под командованием генерала Г.И. Шерстюка. Иногда Катуков и Шерстюк действовали совместно, чтобы не оказаться в окружении. Им даже удалось разгромить передовые немецкие части у сел Чековичи и Владовка, захватить трофеи — стрелковое оружие и боеприпасы, артиллерийский дивизион на конной тяге. Эти временные успехи не могли в целом изменить ситуацию даже в этом районе. Немцы все так же угрожали нашим тылам.
19 августа 1941 года Катуков получил приказ сдать дивизию подполковнику Перерве и прибыть в штаб корпуса. Михаил Ефимович недоумевал: можно ли в таких условиях оставлять дивизию? Однако делать нечего: приказ есть приказ!
Штаб корпуса удалось разыскать не без труда, он размещался в небольшой избушке близ лесного массива. Катуков ожидал встретить Рокоссовского, но комкором уже был генерал—майор А.Г. Маслов. Константин Константинович возглавил 16–ю армию. Алексей Гаврилович доброжелательно поздоровался, поинтересовался положением дивизии, выслушал подробный доклад о последних боях, очень обрадовался, узнав о разгроме немцев под Чеповичами и Владовкой.
— Что вы можете сказать о подполковнике Перерве? — неожиданно спросил Маслов. — Командовать в такой ситуации, я бы сказал, в ситуации драматической, трудно. Справится ли?
— Я нисколько в этом не сомневаюсь. — Михаил Ефимович прямо посмотрел в глаза комкору. — Видел подполковника в бою. Волевой, знающий командир.
Маслова, видимо, такой ответ вполне устраивал, скорее не сам ответ, а сообщение о том, что дивизия еще боеспособна и осталась в надежных руках. Потом он перешел к решению судьбы Катукова.
— Догадываетесь, зачем вас пригласили?
— Не совсем.
— Москва вызывает. Главное автобронетанковое управление. Скорее всего, для назначения на другую должность. В тылу формируются новые части, в том числе и танковые. Дадут дивизию уже не с учебными «бэтушками», а оснащенную танками типа «Т–34» и «КВ». Мечта!
Катуков простился с комкором Масловым, затем заехал в управление Юго—Западного фронта, чтобы оформить документы и открытый лист на заправку машины. Предстоял дальний путь — через Конотоп, Глухов, Севск, Дмитров, Орел, Тулу.
Русские дороги всегда славились ямами да колдобинами даже в мирное время, в военное — и говорить не приходится. Танки, тяжелая артиллерия и грузовики распахивали дороги на отдельных участках, как поле перед посевом. Шофер крутил баранку, объезжая выбоины и тихо ругаясь. Катуков, расположившись на заднем сиденье, ни на что не обращал внимания. Его мысли были там, в дивизии.
Как ни тяжело было вспоминать отступление, дивизия, считал он, выполнила свою задачу. В районе Новоград—Волынского задержала врага на десять суток, сдерживала бешеный натиск немецких дивизий. Когда комкор Рокоссовский отдал приказ об отводе частей и соединений на новые рубежи, полки уже потеряли более половины своего состава, значительную часть техники. Но удалось сохранить главное — воинскую дисциплину и высокий моральный дух. «Я ни в чем не мог упрекнуть ни своих людей, ни самого себя — мы честно выполнили свой долг, — вспоминал Катуков. — И все—таки мы отступали все дальше и дальше на восток. До каких же пор? Мы могли, конечно, остановиться на любом рубеже и не сходить с него, пока нас не убьют. Но это было бы самоубийство, не больше. А нам надо было продолжать войну, как бы горестно она ни складывалась на первом этапе».[20]
В Москве Катукова принял начальник Главного автобронетанкового управления генерал—лейтенант Яков Федоренко. В его кабинете это была уже вторая встреча. После обычных приветствий Яков Николаевич увлек своего собеседника в укромный угол рабочего кабинета, усадил за столик и, как гостеприимный хозяин, стал потчевать крепким чаем. По ходу разговора объявил о цели вызова в Москву:
— Понимаешь, Михаил Ефимович, нелегко было отозвать тебя с фронта в такое тяжелое время. И все—таки мне очень хотелось, чтобы ты, именно ты, а не кто—нибудь другой, принял 4–ю танковую бригаду.
Катуков бросил на Федоренко удивленный взгляд, а тот, перехватив его, продолжал:
— Да—да, бригаду. Она, правда, только начинает формироваться в районе Сталинграда, для крупных соединений, как видишь, пока не хватает танков.
Раздался телефонный звонок. Пока Федоренко с кем— то долго разговаривал, Михаил Ефимович, разглядывая обстановку кабинета, вспомнил, когда он был здесь последний раз. Тогда тоже Яков Николаевич предложил принять 20–ю дивизию, которую предстояло сформировать. Пришлось трудно, не спал сутками. Кроме учебных танков, техники никакой. Люди прибывали из разных районов страны. Надо было переговорить с каждым бойцом и определить: этого в разведку, этого в танковый полк, этого в саперы — пришлось учитывать желание и способности. Все это, конечно, положительно сказалось, когда стали воевать. Как—то теперь сложатся обстоятельства? Время военное, значит, и сроки формирования бригады будут самые короткие. Катуков почти физически ощущал огромный груз ответственности, ложившийся на его плечи.
Федоренко вернулся к прерванному разговору. Увидев на лице собеседника тревогу, спросил:
— Тебя, я вижу, что—то пугает? Уж не то ли, что бригаду предстоит формировать?
— Не совсем так, Яков Николаевич. Беспокоит другое — с какой техникой придется воевать. Я ведь уже битый. Моя дивизия не просто отступала от границы, отступала с тяжелыми боями. Жалко было смотреть, как горели наши слабо защищенные броней «бэтушки», как гибли экипажи. Против бронированных немецких колонн нужны средние танки типа «Т–34», при определенных обстоятельствах тяжелые машины
