Алексей не сомневался, что не сегодня завтра в дверях палаты снова появится какой-нибудь ефрейтор и поведет его к высокомерному гестаповцу, убежденному, что никаких чувств, кроме презрения, не заслуживает этот хромой большевик, прикидывающийся шофером, ускользающий от разоблачения, сопротивляющийся бесполезно, с фанатичным бессмысленным упрямством.
Алексей хотел предстать перед следователем не щетинистым, опустившимся оборванцем, а свежим, тщательно выбритым, спокойным, собранным. В прежнее время небрежность в одежде или беспорядок на рабочем столе всегда мешали ему сосредоточиться. Друзья даже иногда добродушно подтрунивали над аккуратностью Столярова, точностью, пунктуальностью, доведенными до педантизма.
Все последнее время мысль Алексея билась в поисках выхода. Он призывал на помощь свой опыт, вспоминал рассказы товарищей по работе. Ведь есть же, черт побери, какая-то лазейка! Просто надо суметь ее найти.
Но сейчас Алексей не знал, как уйти от пристальной слежки сержанта, от очередной встречи с татуированным полицейским, от мучительного состояния бездеятельности и выжидания. А уйти надо. Он чувствовал это всем своим существом. Ждать просто бессмысленно, когда главный следователь, выведенный из себя его упорством, применит к нему 'третью степень' или при очередной встрече убийца инженера, пораскинув мозгами, наконец, восстановит в памяти историю их знакомства. Как же, наверное, подлец обрадуется!
Лещевский появился в госпитале часов в девять утра. Тщетно Алексей вглядывался в его лицо, пытаясь отыскать следы скрытой тревоги. Хирург казался спокойным. Он двигался по проходу между коек, как всегда, неторопливо, высокий, немного сутуловатый, с руками, опущенными в карманы халата. Встретив вопросительный взгляд Алексея, он еле заметно кивнул, как бы говоря: не волнуйтесь, все в порядке.
Алексей вышел в коридор, надеясь, что, как только Лещевский закончит обход, им удастся поговорить. Хирург и в самом деле скоро появился.
— Пройдемте ко мне, — сказал он громко. — Хочу еще раз посмотреть вашу ногу.
Закрыв дверь кабинета, Лещевский закурил и принялся расхаживать из угла в угол.
— Просьбу я вашу выполнил. Хотя, черт знает, зачем я это сделал. Глупость какая-то! Ну да ладно. Видите, в чем дело. Вчера меня вызывал майор, как я понял, начальник объединенного немецкого госпиталя, которому подчинена и наша больница. Предлагает работать у них… хирургом. Н-н-да… Отказался я — своих больных не могу покинуть. Да и как людям смотреть в глаза буду… Н-н-да. Впрочем, с какой стати я вам это говорю? — оборвал он вдруг себя. — А да неважно! Голова раскалывается, а посоветоваться не с кем.
Решил — с вами. Почему — не знаю. Ну да это тоже неважно. Как вы считаете, а?
Алексей обрадовался. Он давно искал случая откровенно поговорить с этим человеком. И вот тот пошел ему навстречу сам.
— Соглашайтесь, доктор, — твердо сказал Алексей…
— Соглашаться? — удивился Лещевский. — Это из каких же соображений?
— Из самых деловых, доктор. Здесь вы помогаете нескольким десяткам людей, а там вы сможете помочь тысячам. Тысячам наших людей. За стенами госпиталя.
Там вы будете бойцом.
— Э, батенька, загадками вы говорите…
— Нет, я говорю ясно. Разве вы не понимаете?
— Не понимаю, признаться.
— Ну ничего, я вам объясню. А пока мне самому нужно посоветоваться с вами…
— Ну что ж, слушаю. — И Лещевский опустился на стул.
14. С последним ударом часов…
После разговора с Лещевским Алексей уже не ощущал себя таким одиноким. Шерстнев не пришел, и напрасно было ждать от него помощи. А медлить было нельзя. Толстый полицай с татуировкой или рыжий сосед, выдавший комиссара, каждую минуту могли привести гестаповцев. Единственная надежда Лещевский. Врач доверился Алексею, и хотя Столяров не раскрыл хирургу всех своих карт, но, очевидно, верить старому врачу можно.
Алексей весь день и вечер обдумывал план побега, и в этом плане Лещевскому отводилась немалая роль.
Ну а если Лещевский испугается или окажется не тем, за кого Алексей принимает его? Выхода все равно не было. Либо хирург поможет, либо Алексей погибнет в стенах больницы, ставшей ловушкой.
После отбоя Алексей не спал. Сосед, рыжий сержант, лежал на боку, спиной к Столярову, и, очевидно, тоже только дремал… В темноте белела его рубашка.
И вдруг сержант беспокойно зашевелился, затем сел на кровати, оглянулся по сторонам, зевнул и спустил босые ноги на пол. Почесав грудь, он натянул брюки и сапоги. Все повторялось так же, как в ту ночь, когда рыжий предатель донес на комиссара.
Как только за ним закрылась дверь, Алексей посмотрел вокруг. Раненые спали, кто лежа ничком, кто на спине. Слышались тяжелые вздохи, легкий храп. Осторожно, так, чтобы не скрипнули пружины, Алексей потянулся к кровати сержанта, сунул обмотанную носовым платком руку под матрац. Пистолет, обнаруженный им несколько дней назад, был на месте. Холод металла чувствовался сквозь ткань платка. Алексей вытащил пистолет, спрятал под свое одеяло, спустил предохранитель и, еще раз оглядев палату, положил оружие в постель соседа дулом к двери и зацепил спусковой крючок за одно из колец сетки матраца.
Проделал он все это с тем расчетливым хладнокровием, которое появилось у чекиста Столярова в момент опасности. Стараясь не скрипнуть кроватью, он лег на спину, натянул одеяло до подбородка и заложил руки за голову.
Вскоре вернулся сержант. Алексей краем глаза следил за каждым его движением. А что, если он вздумает поправлять постель? Но нет, провокатор подошел к окну, зевнул. Молчание в палате, видимо, тяготило его.
Он вдруг громко сказал:
— Эх, братцы, до чего же я уважаю печенку с жареной картошкой…
На него прикрикнули проснувшиеся соседи по палате.
Но сержант, пропустив все это мимо ушей, продолжал:
— Я у себя в деревне считался мастером колоть свиней. Как осень начиналась-у меня житуха. Свадьбы!
Гармониста — играть, а меня — поросенка резать. Ну, а потом, как водится, к столу. А на столе печенка в сале дымится. И само собой, бутылка с погреба сверкает!
Сержант причмокнул губами. В ответ по палате покатился смешок.
'На обаяние берет, сволочь! — подумал Алексей. — Скуластая простецкая морда, улыбка до ушей. С таким каждый не прочь поговорить по душам. Ничего не скажешь: гестаповцы подбирать мерзавцев умеют!
Скольких же еще продаст эта мразь? — думал Алексей. — И, видно, уже не одного продал'.
С той минуты, как у Алексея родился план собственного освобождения, он решил твердо: эту гестаповскую ищейку нужно убрать. На свободе сержант-провокатор мог оказаться серьезной помехой.
С лестничной площадки донесся бой часов. Девять медленных ударов нарушили тишину.
Сержант постоял у окна, подошел к своей койке и тяжело плюхнулся на матрац. Оглушительный выстрел взорвал тишину палаты. Сержанта словно подбросило. Он вскочил и, забыв, что изображает хромого, кинулся зачем-то к дверям, потом метнулся обратно к койке, откинул матрац, схватил пистолет, повертел его в руках, сунул в карман и снова бросился к дверям.
А где-то в конце коридора уже раздавались голоса, хлопали двери, слышался топот сапог.
Алексей устало прикрыл глаза.
Когда Курту Венцелю доложили о выстреле в третьей палате, тот сначала ничего не понял. Несколько секунд вытаращенными, немигающими глазами он смотрел на пришедшего с докладом сотрудника и вдруг
