– Гляди, Федор Иванович, кто у нас, – радостно потирая руки, поднялся из-за стола Скавронский.
Джулио тоже встал.
– Кавалер, эт самое, Большого Креста и все такое… – посол заглянул украдкой в бумаги. – капитан, и граф, и…
– Головкин, атташе посольства, – не дожидаясь конца речи, поклонился ирландец.
– Граф Джулио Литта, – поклонился в свою очередь Джулио. – Господин посол заблуждается. Я лишь кавалер Креста и Благочестия Ордена Святого Иоанна.
Головкину, казалось, чрезвычайно понравилось такое начало.
– Но вы ведь с Мальты? – спросил он.
– Ах, оставьте, пожалуйста, – вклинился Скавронский. – Он едет в Россию, он едет на Балтику по именному ее величества?
– Держу пари, – перебил Головкин, – что Павел Мартынович уже пригласил вас на обед. – и вкусно сощурился.
Джулио поклонился, не зная, куда девать руки. Руки казались совершенно неуместными при таких приемах обращения.
12
Вернувшись на 'Пеллегрино', Джулио написал рапорт о первой встрече. Затем вызвал Робертино.
– Пойдешь на пьяцца Мерката, – сказал он. – Найдешь коробку. – И протянул кошелек.
– Эчеленца…
– Без коробки не возвращайся, – отрезал Джулио.
'Первый дипломатический ход', – подумал Литта.
Прогуливаясь лет тридцать назад по неаполитанскому рынку, герцог Луиджи Литта увидел, как с удовольствием секут мальчишку. Видно, за пару помидор. А мальчишка вместо того, чтобы верещать, угрюмо глядит в одну точку перед собой, животом придавленный к куче джутовых мешков.
Герцог Луиджи сердобольно поймал взгляд жертвы. Жертва по имени Робертино нагло подмигнула ему и сплюнула.
Недолго думая, герцог Луиджи купил мальчишку. 'Такой всегда сгодится', – решил он.
На этот самый рынок послал его теперь Джулио.
'Они думают: раз ты родился на рынке, то знаешь всех воров в Неаполе, – обиженно думал Робертино. – Во-первых, прошло тридцать лет. Во-вторых, Робертино – благородный человек. Мамаша торговать торговала, но соблюдала себя железно. Если не с дворянином – то ни с кем'.
Незаконнорожденный Робертино явственно ощущал в себе пульсации аристократической крови. Особенно выделялись скулы.
– Вы видите эту скулу, эчеленца? – приставал он к Джулио. – Разве не явный признак?
– Явный, – отвечал Джулио. – Хочется его несколько приглушить.
'И какой дурак будет сбывать краденый товар в прежней упаковке? – размышлял Робертино, приближаясь к рынку. – Без коробки, говорит, не возвращайся. А с коробкой, говорит, возвращайся, – уныло думал он, хотя последнего Джулио не говорил. – А чего в самой коробке-то?' Робертино вдруг остановился. Постоял с минуту, таращась в тротуар. Потом свернул и бодро отправился на виа Маринелла, прямиком в ювелирный магазин 'Золото и излишества'.
– Любезная, – холодно сказал он хозяйке. – Дама в меховой пелерине утром сделала у вас покупку.
– Русская? – с готовностью отозвалась хозяйка, приосаниваясь.
По одежде Робертино решительно невозможно было определить сословие. А белый мальтийский полукрест в форме буквы 'т', вышитый слева на плече, сбивал с толку еще пуще, чем если бы был целый.
– Вопросы здесь задаю я, – сказал Робертино любимую фразу герцога Луиджи. – Сделайте мне аналогичную коробку.
Почему именно здесь, то есть в магазине, вопросы задает именно он – хозяйка спросить не решилась.
– Сию минуту, – сказала она, не двигаясь с места.
При слове 'аналогичную' хозяйка так потерялась, что Робертино на всякий случай добавил:
– В это время суток я обыкновенно шутить не расположен.
Дорогие магазины автоматически приводили Робертино в состояние невинной простонародной ярости.
Екатерина Васильевна Энгельгардт-Скавронская, родная племянница Потемкина, еще не Таврического, но уже светлейшего, лежала между тем на оттоманке, укрывшись соболями.
Павел Мартынович прошел на половину жены. Боясь спугнуть очарование, приоткрыл дверь и всунул круглую голову.
– Тю-ша! – осторожно позвал Павел Мартынович.
Нет ответа.
– Тю-ша! – громче сказал граф, перенес тело через порог и притворил за собой дверь. – У меня сюрприз.
Катя отложила книгу и нехотя посмотрела на мужа. Все его сюрпризы она знала наперечет. От свадебной кареты, украшенной стразами с куриное яйцо, до ливонских устриц того же размера.
– Ну что, папа? – лениво сказала она.
– Тюша, ну почему – 'папа'? – обиженно сказал Павел Мартынович, приближаясь.
Екатерина Васильевна зевнула и кошечкой потянулась:
– Папа, ну почему 'Тюша'?
Павел Мартынович подхватил на лету руку и поцеловал.
– Рыцарь, эт самое! – сказал Павел Мартынович. – Живой, прямо с Мальты. Ты рада?
– Очень, – сказала Екатерина Васильевна, сладко кутаясь в меховой кокон. – Позови няню, папа.
– Тюша! Так ты оденься к обеду, да? – он все не выпускал ее руки. – Ну почему 'папа'?
– Скажи няне – про Кащея Бессмертного хочу. Что такое 'оденься'?
– Я же говорю, Тюша, рыцарь, – потупился Павел Мартынович. – С Мальты. Настоящий.
– Живой?
– Красавец! Глаза – из Равенны. А то ты все грустишь да грустишь… Чтобы тебе веселее было…
Екатерина Васильевна нахмурилась, но тоже нехотя:
– Ну я же просила, папа! Чтобы мне было веселей – никого не приглашать!
Павел Мартынович жадно представил себе под мехом линию ее тела с поджатыми ногами в кружевных чулках и сглотнул.
– Да так ведь от тоски и помереть недолго! – в сердцах сказал он, непоследовательно бросая кисть жены на произвол. – Встань и оденься к обеду!
Екатерина Васильевна, подложив ладонь под щеку, смерила мужа скучающим взглядом.
– Вы хотите сказать – разденься? – протяжно уточнила она. – Можно… Можно только один вопрос?
Павел Мартынович раскрыл было рот. Так ерепенистый ялик, самонадеянно залетев в высокие широты, вдруг наскочит на айсберг… И только когда в борту уже зияет пробоина, сообразит, что зарвался.
– А правду говорят, что у вас в роду еще недавно было принято пороть жен на конюшне? – сказала Екатерина Васильевна, и бархатистые глаза ее сверкнули.
– Катя! – умоляюще сказал Павел Мартынович.
И вдруг понял, что уязвило его во взгляде рыцаря. В красивых, влажных глазах Джулио, посаженных широко и свободно, бился огонь юности, какого Павел Мартынович не мог уже подарить любимой Катюше…
Посол грустно и осуждающе поглядел на жену, развернулся и вышел из комнаты.
Родословная Павла Мартыновича Скавронского являла собой ту смесь величия и анекдота, блистательным воплощением которой явился в жизни сам Павел Мартынович.
