Неаполю под влиянием приказов, исходивших неизвестно откуда.
Джулио краем глаза видел на Катиной шее давешний крестик на черной бархатной ленте, каплю рубина в сердцевине, а ниже – кольцо с крупным сапфиром, по странной прихоти подвешенное на цепочку.
Графиня, все улыбаясь, протянула руку. 'Монахи не целуют дамам рук', – подумал Джулио. Набрал полную грудь воздуха, как для команды 'Свистать всех наверх!', и снял шляпу. Потом прильнул губами к душистой шелковой перчатке.
Нежный зверек Катиной руки сразу по-хозяйски поселился в объемистой ладони рыцаря, в углублении, где линия жизни пересекается с линией судьбы.
– Павел Мартынович торопил меня с письмом, – медленно сказала Катя, отнимая руку. – Забыла написать сестре главное. – и посмотрела на черную родинку в углу рыцарских губ.
– Эт самое, – добавил Павел Мартынович.
– Передайте Александре, – сказала Катя, – что нам разрешили отпуск в июне.
Джулио глядел вбок, на старушку няню, любительницу мороженого. 'Март, апрель, май, июнь', – подсчитал он.
Павел Мартынович удивленно посмотрел на жену.
– Июнь? – сказал он.
Но Джулио уже встретился с Катей глазами. И никак не мог потом вспомнить, как долго длился общий взгляд, далекий от формальностей этикета, да и от всяческих формальностей.
Что ж, взгляд мужчины измеряется временем и пространством: он торопит минуту и стремится сократить дистанцию. Но женский… Женский взгляд измеряется пустотой. Волшебной пустотой, в которой нет ничего, кроме женщины, но которая, раз накатив, вмиг задувает свечные огарки надуманных измерений.
Павел Мартынович между тем смущенно тараторил:
– …и не могу заставить Катю осчастливить Неаполь выходами в свет. Она у меня здесь затворницей. А молва приписывает мужу тиранические свойства… – Посол снизу вверх глядел на громадную фигуру рыцаря. – А между тем то, что королю Карлу представляется прихотью северного сатрапа, имеет объяснением национальную неаполитанскую эпидемию. А именно – лень.
'Никогда не подумал бы, что графиня ленивы', – хотел солгать Джулио, едва выбравшись из голубой прохлады Катиных глаз. Но тут же, как из огня в полымя, с содроганием представил мягкие линии Кати в часы полуденной сиесты… И только прерывисто вздохнул.
Катя, склонив голову набок (и каштановая прядь случайно упала на плечо), словно бы уловила картину, представившуюся рыцарю.
– Я не ленива, – сказала она.
Втянула и выпустила нижнюю губу, влажно заблестевшую в свете закатного солнца.
– Вы это увидите в Петербурге, – добавила она.
– Тюша, граф Литта едет в Балтийский флот, – вмешался Павел Мартынович. – Обстоятельства службы могут воспрепятствовать удовольствию…
Екатерина Васильевна посмотрела на мужа как глядят на лакея, при подаче десерта испустившего непотребный звук.
– Воспрепятствовать удовольствию? – протяжно удивилась она.
Позже, уже по дороге на Чериньолу, Джулио старался представить – как это бывает, когда графиня смущена? Или взволнованна?
– Катя! – вместо Кати смутился Скавронский. – Ты ставишь синьора Литту в неловкое положение. Ты словно бы настаиваешь…
– В неловкое положение я ставлю скорее вас, – неторопливо сказала она, поигрывая башмачком, простонародно выставленным из-под края платья.
– Тюша… – задохнулся Павел Мартынович.
Дерзкое пренебрежение приличиями, почти грубая интонация сельской ярмарки вдруг сказочно поразили Литту. Так слабый звук пощечины перебивает шумный гомон благовоспитанности на провинциальном балу.
– Рыцарь Мальтийского ордена не может попасть в неловкое положение, – продолжала Катя, безмятежно глядя на Джулио из темно-синего омута. – Или ищите расчета.
Джулио медленно, начиная с могучей шеи, покраснел. Чехарду с пропавшей коробкой Катя истолковала верно: скучно расчисленной прелюдией к русской миссии мальтийского кавалера.
Что ж, мужскую расчетливость женское сердце принимает в единственном случае – когда целью является это самое сердце.
– Рыцарь Мальтийского ордена з-закован в броню только на полях сражений, – глухо сказал Джулио.
– Эт самое… – начал было Павел Мартынович.
Джулио вскинул глаза на Катю. 'Неправда, не потому, что расчет… То есть расчет потому, что миссия…'
В огромном теле Литты, где-то там, в каркасе сурового капитана, трудно просыпались тонкие, задубевшие в ершиках морской соли струны. Властный маэстро осторожно тронул их, удивленно пробуя антикварный инструмент, безжалостно сваленный в кучу с новоделами…
Но Катя, плавно отвернувшись, показала слуге на зонтик.
– Кажется, накрапывает, – отозвался Павел Мартынович и поглядел в небо.
Литта послушно взглянул в закатную лазурь. Ему показалось, что уже было: зонтик, женщина, ее муж и неаполитанское небо без единого облачка…
– Позвольте пожелать вам счастливого пути, – заторопился Павел Мартынович.
– Благодарю от всей души вас и вашу супругу, – поклонился Джулио и отступил в сторону, ожидая последнего Катиного слова.
Графиня, едва кивнув, быстро прошла мимо, обдав Джулио напоследок запахом лаванды и пряным пушным ароматом сибирского соболя.
21
Странный дом, в котором поселился на Мальте Волконский, вызвал в канцелярии великого магистра разнообразные толки.
– Бабы! – уверенно сказал командор Деодат Доломье.
– Может быть, русский посол как-нибудь того?… – осторожно ухмыльнулся щуплый канцлер Пьер Дублет, похожий на скобку, позабытую посреди строки.
Лорас покачал головой.
– Там на другой стороне улицы та-акие… – гигант Доломье описал перед грудью в воздухе два увесистых шара.
– 'На другой стороне'! – хмыкнул Пьер Дублет. – Да там на той же самой, через дом, одна новенькая…
– У ней мигрени! – перебил командор.
– Хгм!… – кашлянул Лорас.
Спорщики поглядели на адмирала и развели глаза в разные стороны.
– Внутри осмотрели? – быстро спросил Лорас.
Пьер Дублет пожал плечами, будто прицепили и сразу отцепили прищепку:
– Обычная халупа. Слева – бордель, справа – притон, потом пекарня. – он отер ладонью тонкие губы.
– Потом опять бордель, – виновато добавил гигант Доломье.
– Внутри осмотрели? – холодно повторил Лорас.
Спорщики снова потупились.
– Не успели, – тихо сказал Пьер Дублет. – Точнее, не ожидали…
– Странно, – сказал Лорас. – Очень странно.
