– Соcтязание! – пояснила Лаура.
Валетта поразила Волконского готической строгостью и особенным военным духом, независимо витавшим над торгово-ремесленным телом: над цехами ружейных мастеров; над аптеками с мешками корпии в витринах; над ювелирными лавками, где выделывали филигрань; над ломбардами, ломящимися от этой самой филиграни.
По улочке Святого Захария с гроздьями деревянных балконов вышли к собору Святого Иоанна, главному храму Ордена госпитальеров. Волконский в недоумении уставился на скупой фасад, напоминавший скорее уездную больницу, выстроенную на пожертвования загрустившей вдовы.
– Здесь похоронен Ла Валетта, – сказала Лаура. – Он был ранен во время великой осады Мальты. Зайдете? Там красиво.
– Красиво? – Волконский решительно повернулся к ней. – Лаура…
– Граф! – Лаура, отстранившись, показала глазами по сторонам.
И этот заговорщический жест разом сломал формальную преграду. Он был как обещание: в другом месте и в другое время…
Настоящая женщина умеет отказать так, что отказ приносит больше удовольствия, чем попустительство. Такие отказы светят яркими маячками на мужском пути, исполненном безрадостных уступок и топорных снисхождений.
'И рухнула в постель с призывным криком 'Нет!', – горестно писал полузабытый ныне поэт Анджей Добрынин после свадьбы Александры Васильевны Браницкой.
– Лаура… – задохнулся Волконский.
Чужие – они словно попали в тон, причем с благословения великого Ла Валетты. После косноязычных приступов заговорили на верном языке, и Волконского обдало теплой волной первого доверия.
Но тут над головой снова раздалась пушечная пальба, толпа на улицах одобрительно загудела.
– Состязание? – посол счастливо вздохнул.
– Кто громче, которая из деревень, – пояснила Лаура. – Теперь каждую неделю будут стрелять. Вы заметили – праздники святых покровителей наших деревень почему-то приходятся все на весну?
– Еще бы я не заметил! – сказал граф, любуясь спутницей.
'Довольно громогласные тут у них проявления патриотизма', – подумал он.
По страда Реале спустились к Дворцу великих магистров. Тут Волконский неожиданно спохватился и впился в цитадель ордена, а заодно и в стражников с алебардами у ворот.
'Так недолго и голову потерять, – думал он, принимаясь пересчитывать окна во дворце. – Семнадцать с севера, восемнадцать с юга… Хорошо… Хорошо, что с юга больше… Сколько, интересно, весит алебарда?'
– Вам нравится? – спросила Лаура.
– Очень. – Волконский прикидывал, сколько примерно шагов по периметру. 'Раз, два, три… Интересно, где у них арсенал?… Нет, но как красиво ходит! – Он скосил взгляд на Лауру. – Боттичелли. 'Рождение Венеры'. Хотя у Боттичелли она стоит… Или идет? Впрочем, кажется, плывет…'
– Это построили рабы ордена, – презрительно сказала спутница.
– Лаура! – Волконский остановился и снова вперился взглядом в девушку. – Мне не просто нравится. Я обожаю…
– Не нужно, – сказала Лаура.
– Нет, но я именно хотел подчеркнуть…
– Зачем же подчеркивать? Достаточно просто любить. – Лаура посмотрела графу прямо в глаза. – Пойдемте в сады Баракка, – сказала она, мило улыбнувшись.
Когда Лаура улыбалась, внутри словно зажигался маячок, бросавший наружу серебристые отсветы. Серьезные выпуклые губы – самая знаменательная часть лица – уступали первенство ямочкам на щеках, похожим на две лунки неистребимого счастья. Впрочем, улыбалась Лаура редко.
Валетта выстроилась на мысу: девять улочек вдоль и четырнадцать поперек. Мыс завершался мощным кулаком форта Святого Эльма.
Высоты столичного мыса господствовали над гладью Большой Гавани. Проход на кронверки всюду был для публики перекрыт, и только в одном месте Верхние сады Баракка выходили прямо на бастион.
Отсюда, с головокружительной высоты, весь театр возможных боевых действий в Большой Гавани расстилался как на ладони. И полководец мог смело чертить пальцем по морской глади, словно по живой карте.
У графа захватило дух.
Лаура покосилась на Волконского и пожала плечами.
– Это построили рабы ордена, – презрительно повторила она.
'Маленький, но гордый народ!' – промелькнули в голове графа чьи-то чужие слова. Кажется, князя Гвенцадзе из Второго Европейского отдела.
Лаура стояла с наветренной стороны, и до графа долетал пряный запах всего ее существа…
Спохватившись, граф принялся было пересчитывать на кронверке пушки. Но тут же вновь соскользнул, как подвыпивший скалолаз, в полную прострацию любования.
Эта чехарда надоела ему до такой степени, что он наконец плюнул. 'Надо будет сделать пропуск Фоме на рынок, вот пусть и подсчитывает', – с облегчением подумал он.
Дмитрий Михайлович поежился на свежем февральском морском ветру с привкусом Сахары.
– Вам не холодно, Лаура? – спросил он.
– Во время великой осады здесь погибли почти все мужчины Мальты, – тихо сказала Лаура, устремив взгляд налево, к зеву Большой Гавани, к открытому морю. – Последними защитниками были наши женщины. Все говорят о подвигах рыцарей. А мальтийцы? Вот так-то, граф! – она резко отвернулась от Большой Гавани и прислонилась спиной к поручню. – Когда же они наконец уйдут с острова? – сказала она без всякого перехода.
– Как уйдут? – ошарашенно спросил Волконский. – Куда уйдут?
– Как пришли, так и уйдут, – спокойно ответила Лаура. – А мы останемся.
Волконский с досадой уставился направо, в грязно-желтую панораму пригорода. Из всех разновидностей женщин хлопотливей всего любить патриотку.
С суши, со стороны Флорианы, перешеек столичного мыса был перерезан рвом такой ширины и глубины, что Волконского без всякого перехода посетила мысль: недурно бы предложить Лауре прогуляться в этот инфернальный редут, раз уж лесов на острове нету. И тут его неприятно удивил флорианский акведук. Акведук ясно указывал: в Валетте воды вдоволь. 'А вот ежели перекрыть акведук с суши? – служебно подумал посол. – Или можно еще туда яду насыпать…'
Волконский снова покосился на Лауру. И вдруг с ужасом представил, что в городе с перерезанной аортой может оказаться его ночная русалка – Лаура из семьи Тестаферрата…
'Вас сменят максимум через два года, – сказал ему на прощание Шешковский. – А то дипломаты, знаете ли, привыкают к стране. И начинают глядеть на русскую политику глазами местных политиканов. А это разве хорошо?'
'Слава Богу, хоть из пушек палить перестали', – подумал граф.
В этот момент над самой головой раздался оглушительный колокольный звон.
– Два часа, – сказала Лаура. – Мне пора…
'Час от часу не легче', – подумал граф.
– То есть как?… – Волконский развернулся всем корпусом… – А обед? А…
– Какой же обед в такую жару? – пожала плечами Лаура и двинулась к выходу из сада.
– Но барон ведь мне сказал… – с отчаяньем воззвал граф, поспешая за девушкой.
– Да? – Лаура остановилась.
– Ну, он ведь сказал, что если мне захочется… – граф тоже остановился.
– А вы что – всегда теперь будете делать то, что скажет барон? – Лаура вопросительно подала вперед губы.
Прохожие с удивлением смотрели на странный диалог синьора с пажом. Синьор, кажется, оправдывался, а паж, кажется, настаивал…
– Да, но барон сказал… – граф прерывисто задышал и не заметил иронии. – Он сказал, что если я
