Светлану Аллилуеву знают в основном как автора книги «Двадцать писем к другу» — где она рассказывает о своем детстве и семье Сталина. И тут надо понимать один момент: это ведь не личные мемуары, написанные для себя и полвека пылившиеся в архивах. Книга была написана женщиной, которая «хорошо себя ведет» и не может не сознавать, что находится под надзором. Опубликована она была в Америке, и фирма, устраивавшая ее публикацию, как признает сама Светлана, поддерживала тесные контакты с ЦРУ, да и неужели же американские издатели не уговорили автора немножко отредактировать рукопись — чтобы читателю было интересней? Так что вполне вероятно, что она дважды конъюнктурна — для Хрущева и для Америки. Между тем «Двадцать писем к другу» — основной источник, по которому можно судить о биографии Светланы, других практически не имеется. Ну а теперь, с этой оговоркой, попробуем разобраться в судьбе Светланы, урожденной Сталиной, после 1953 года сменившей фамилию на Аллилуеву, дочь вождя.
Что касается психического расстройства (если оно было) — то воспитание тут вообще ни при чем, неблагополучие по этой части Светлана унаследовала от матери, а — своей матери и передала детям. Про «кошку и мышку» сама она тоже пишет иначе.
«Мама была строга с нами, детьми — неумолима, недоступна. Она редко ласкала меня, а отец меня вечно носил на руках, любил громко и сочно целовать, называть ласковыми словами — 'воробушка', 'мушка'. Однажды я прорезала новую скатерть ножницами. Боже мой, как больно отшлепала меня мама по рукам! Я так ревела, что пришел отец, взял меня на руки, утешал, целовал и кое- как успокоил… Несколько раз он так же спасал меня от банок и горчичников, — он не переносил детского плача и крика. Мама же была неумолима и сердилась на него за 'баловство'».
Отец обожал Светланку. Таскал ее на руках, защищал от наказаний, писал ей нежнейшие письма. Он называл ее «Сетанка-хозяйка», а себя — «секретаришка». Эти письма напечатаны бессчетное количество раз, поэтому для примера приведем лишь одно:
«Сетанке-хозяйке. Ты, наверное, забыла папку. Потому-то и не пишешь ему. Как твое здоровье? Не хвораешь ли? Напиши, как проводишь время? Лельку не встречала? Куклы живы? Я думал, что скоро пришлешь приказ, а приказа нет как нет. Не хорошо, ты обижаешь папку».
Это была их игра — Светлана писала ему «приказы». «Приказываю взять меня в кино». Раз приказано — брал, что ж поделаешь. «Я на тебя буду жаловаться» — говорила она, если отец чем-то ей не угодил. «Кому же ты будешь жаловаться?» — «Повару».
Девочка была замкнутая, молчаливая, с братом у нее было постоянное глухое соперничество, но с отцом отношения очень нежные. Уже после смерти матери, когда все в доме стало разлаживаться, единственное, что скрепляло их отношения, были обеды. Он приходил, звал ее: «Хозяйка!». Светлана мчалась в столовую, садилась справа от него и сидела, пока не начинали слипаться глаза. Обеды длились долго, за ними, по восточному обычаю, решалось множество дел. Девочка сидела, слушала разговоры взрослых. Иногда, если шли смотреть фильм, он говорил ей: «Веди!», — и она гордо шла впереди процессии членов Политбюро в кинозал. Но чаще, не дождавшись конца обеда, отправлялась спать. Отец, перед тем как уехать, всегда заходил поцеловать девочку — после смерти жены он дома не жил, приходил только обедать, а ночевать уезжал на Ближнюю дачу. В общем, как мог, так и воспитывал, и был ей, право же, не самым плохим отцом на земле. К сожалению, Светлана унаследовала характер от матери — замкнутый, колючий, не прощающий обид. Отец один-единственный раз по-настоящему обидел Светлану, и этой обиды она так и не смогла ему простить.
Сталин, хотя и обрусевший, но в основе своей все равно оставшийся грузином, как и все восточные люди, придавал очень большое значение женской чистоте. Светлана вспоминает, какой разнос он как-то раз ей учинил, заметив, что у дочери юбка выше колен, при том что было ей тогда всего-то лет двенадцать и такие платья носили все окрестные девчонки. И от жены, и от дочери он требовал скромности и целомудрия и в этом смысле не признавал никаких «передовых взглядов». Это надо понимать, перед тем как прочесть историю с Каплером.
Было это уже во время войны, в 1943 году, когда шестнадцатилетняя Светлана иной раз приезжала к брату на дачу в Зубалово. Если бы Сталин знал, что там творится, он бы в жизни этого не позволил, но шла война, и он не видел ничего, кроме служебного кабинета. На этой даче Светлана и познакомилась с Алексеем Каплером, кинорежиссером. Тому было уже около сорока, был он толст и добродушен и едва ли мог считаться красавцем мужчиной, но это был первый мужчина, который ухаживал за девочкой: водил ее в кино, гулял с ней по Москве, даже опубликовал в «Правде» «Письмо лейтенанта Л. из Сталинграда». 18 февраля был день рождения Светланы, и они гуляли по Москве, затем пришли в пустую квартиру возле Курского вокзала, где иногда собирались летчики, целовались там — она сама это описывает. Если бы не охранник, сидевший в соседней комнате, кто бы знает, чем все это кончилось.
От дальнейшего развития романа девочку спасла охрана. Охранник доложил Власику, Власик — Сталину, чего Светлана никогда не могла ему простить. (Когда она пишет о Власике, ее буквально трясет от ненависти, это ощущается даже через бумагу.) 2 марта Каплера арестовали «за шпионаж в пользу англичан». Тут уже и Сталин оторвался на время от неотложных дел.
«3 марта утром, когда я собиралась в школу, неожиданно приехал домой отец, что было совершенно необычно… Я никогда еще не видела отца таким. Обычно сдержанный и на слова, и на эмоции, он задыхался от гнева, он едва мог говорить: 'Где, где это все? — выговорил он, — где все эти письма твоего писателя?' Нельзя передать, с каким презрением выговорил он слово 'писатель'… 'Мне все известно! Все твои телефонные разговоры — вот они, здесь! — он похлопал себя рукой по карману. — Ну! Давай сюда! Твой Каплер — английский шпион, он арестован!'….
'А я люблю его!' — сказала, наконец, я, обретя дар речи. 'Любишь! — выкрикнул отец с невыразимой злостью к самому этому слову — и я получила две пощечины, — впервые в своей жизни. — Подумайте, няня, до чего она дошла! — он не мог больше сдерживаться. — Идет такая война, а она занята…!' — и он произнес грубые мужицкие слова, — других слов он не находил».
И, кстати, этот сталинский гнев доказывает, что к аресту кинорежиссера он был непричастен, поскольку того арестовали накануне, 2 марта. Неужели можно думать, что Сталин, с его кипящим грузинским темпераментом и такой же пуританской строгостью по части женской чистоты — неужели такой человек мог сутки или двое держать все в себе и молчать, и потом вдруг разразиться такой яростью? Думаю, что любой мужчина, не только кавказский, но и русский, отправился бы разбираться с дочкой сию же минуту, как только узнал о ее романе. Да и не надо было главе государства самому трудиться, этот простой вопрос вполне мог решить и генерал Власик.
А теперь посмотрим на эту историю не глазами обиженной девочки — подростки всегда думают, что родители не понимают их уникальных душевных движений, — а глазами взрослых людей. У большинства из читателей есть дети. А теперь представьте себе, что за вашей шестнадцатилетней дочерью ухаживает сорокалетний богемный мужик, для которого переспать с новой женщиной — что стакан воды выпить, и что этот мужик откровенно ее совращает. Ведь это хорошо, что при Светлане всегда был охранник, который бы ничего «такого» не позволил — ну, а если бы не было? Что тогда? Еще одна «общая женщина» московской богемы — сколько их, таких, было? Так что Каплер еще легко отделался. В деле записано: «заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет», но на самом деле он и в лагере-то не был, работал в Воркуте в театре, в общем-то, неплохо устроившись. Так что поступили с ним очень и очень мягко. Интересно, если бы какой-нибудь сорокалетний поп-музыкант стал клеиться с определенными намерениями — с танцами и поцелуями — к шестнадцатилетней Кате Путиной, как бы дальше сложилась его биография?
