Генерал лично налил себе и гостю водки и даже передал стопку в руки Нестору Анатольевичу. Тот никак не мог отойти от произведенного бумагой эффекта и машинально принял.
– Пей, орел, пей.
Перетятькин не пил водки, предпочитая слабенькие ликеры или десертные вина. Он страшно скривился, хлебнув, и закашлялся.
– Да закусывай же, – великодушничал Трубостроев. – Грибочки на тебя смотрят. Огурчик вон какой малосольный молодец. И вообще.
Но его благодушие никак не передавалось собеседнику. Напротив, оглядев все помещение и в особенности пристально разглядывая свисающие из-под нарочно сдвинутой крышки саркофага бинты, мрачнел на глазах.
– Ну что ты такой смурной, Анатолич? Рассказывай – кто он, что он. Поможем.
– Поможете? – с надеждой спросил Перетятькин.
– Не сомневайся.
– Тогда слушайте.
И Перетятькин рассказал генералу Трубостроеву про страшный день столпотворения в своей приемной. Потом, после наводящих вопросов генерала: «А что то были за скелеты?» – про тонкоэфирных паразитов и про то, что у самого Чичикова их не наблюдалось. Тут уже пришлось рассказывать и про Чичикова, и про эксперименты в «больничке». И когда подали третью перемену блюд, уже заплетающимся языком поведал Перетятькин о встрече с Ибрагимовым в ресторане «У «Титаника», и про чудеса с футболистами. Даже суммы гонораров назвал, занизив их на всякий случай раза в четыре.
Трубостроев остался доволен беседой и уже предвкушал встречу с тем единственно доступным экземпляром, у которого Перетятькин разглядел скелета вместо души.
С некоторых пор Жека перестал появляться в изоляторе «больнички» вовсе. Потому что Артем стал ему крайне неприятен. Мало того, что лишил гипнотизерского дара – в том, что именно он лишил, Жека уже не сомневался, – так еще и после общения с ним хотелось выйти на улицу и раздать все потом и кровью заработанные деньги нищим и плохо одетым старушкам. А всего-то сбережений тех – тысяч пятьдесят, сущие пустяки. И все – старушкам и беспризорникам? Да еще после последнего разговора с Артемом «ломало», как наркомана, тянуло снова встретиться с этим уродом. Жека глотал успокоительное три дня, пока не победил наваждение.
С утра в лечебно-методический центр заявился сын мэра, бизнесмен Спелый и принялся терроризировать Жеку рифмованными периодами, подпуская то гекзаметра, то верлибра, но оперировал все больше шестистопным ямбом. Для ритму и рифмы пересыпал стих матерным словечком. Поэтическая речь его была жалобной и одновременно грозной. Он и жаловался на судьбу, и сулил Евгению любые деньги за избавление от напасти, и тут же угрожал урыть всеми возможными способами. То призывал на голову Жеки кары небесные, то пугал тривиальным асфальтовым катком. То, напротив, извинялся, убеждая, что бандюков послал тогда не он, а папаша.
Жека мрачно выслушал страстные речи молодого предпринимателя и, когда тот запнулся на какой-то рифме, явно борясь с неудержимым желанием зарифмовать слово «дерьму» с чем-то отвлеченным и лирическим, вставил:
– Ну а я здесь при чем?
Спелый побагровел, рванул узел галстука:
– Ты, сука, ты меня привел в юдоль печали роковую. Теперь ответишь у меня, заплатишь денежку живую… Давай, колись скорей, урод, как вылечить меня скорее, а то в наручники – и к батарее, а то и просто, «пикою» в живот…
– Сам урод, – бесстрастно парировал Жека. – Пятьдесят тысяч.
Пользуясь моментом, Жека решил удвоить сумму сбережений. Пусть Перетятькин рисует миллионные суммы, которые якобы заплатит Хозяин за своих игроков. Жека прекрасно понимал, что ничего больше Хозяин платить не станет, а постарается наложить лапу на «больничку». А в «больничке» – Артем. И такое начнется… Жека криво усмехнулся, вообразив себе этот цирк.
– Что ты лыбишься, скотина, морда обезьяния? – подозрительно прищурился Спелый. – Денег я не пожалею, если отвечаешь, что… – Он пошевелил пальцами, подбирая нужное слово. И срифмовал «обезьяния» с сильно искаженным матюком.
– Вот сюда на стол положи мне пятьдесят тысяч, и я помогу.
– Что, крутой ты стал, в натуре, заборзел, собака?..
– Меня Хозяин крышует. И платит за услуги, не торгуясь, сколько скажу.
Спелый засопел, зашевелился на стуле.
– Жди меня теперь к полудню, ведь тебе ж наличными? И, небось, купюрами чтоб не неприличными?
– Эх, Игореша, Игореша… Ты неси, давай, ненеприличные. А я тебя от твоего таланта избавлю.
Спелый только блеснул глазами бешено и вышел, крепко приложив дверью о косяк.
Когда спустя пару часов Игорь Игнатович положил перед Жекой пять аккуратных пачек, Жека сделался и вовсе угрюм. Он сложил деньги в барсетку и сообщил:
– Ты, давай, ступай в изолятор, там тебе все будет.
– Бабулясики оставь и иди со мною, если взумал нае…ть, я тебя урою, – лаконично сообщил Спелый.
Жека вздохнул. Так он и знал, что придется тащиться в этот гадюшник.
– Пошли, Мандельштам.
Спелый хотел возмутиться за обзывание его еврейским прозвищем, но сообразил, что вот уже скоро ему удастся это сделать в прозе, и тогда он этому козлу все припомнит.
Двери в изолятор были открыты, и оттуда пахло свежей краской. Бес и Рыжий, раздетые до пояса, с газетными пилотками на головах, красили плинтуса. На полу глянцево отсвечивал новый линолеум, стены покрывали обои цвета спелого персика.
Бес разогнулся, опустил кисть в банку с растворителем и приветливо улыбнулся:
– Евгений Петрович! Рады, очень! Это мы так, дежурный ремонт, освежить чутка, а вообще будем здесь все переделывать.
Жека уже ничему не удивлялся, он коротко кивнул и спросил:
– Где сам?
– Учитель в спортзале. Сегодня как раз завезли голландские тренажеры.
– Тренажеры, значит… Ну а спортзал у вас где?
– В подвале, Евгений Петрович. Где раньше ваш магнит стоял.
– Скоро там и бассейн с сауной будет, – усердно орудуя кисточкой, сообщил Рыжий.
Разговаривая с санитарами, Жека с тревогой прислушивался к своим ощущениям. Так и есть, хотелось дружески улыбаться, а факт скорого появления бассейна и сауны произвел настолько отрадное впечатление, что Жека решил уносить ноги.
– Ну, Спелый, иди в их тренажерный зал, там тебе все будет. Они проводят. – Не дожидаясь ответа, развернулся на сто восемьдесят градусов и был таков.
Спелый почесал в затылке и, испытывая удивительное благорасположение, промолвил:
– Ребятушки, скорей меня ведите к тому, кто все сомненья разрешит. На путь спасительный наставит того, кто матерится и грешит.
– Материться – это нехорошо, – рассудительно заметил Рыжий. – Вот я тоже был сквернослов и уголовник. Книжек не читал. Добра никому не делал.
Он поднялся, отряхнул колени и сообщил напарнику:
– Я провожу гостя, Николай.
В тренажерном зале трое рабочих в фирменных спецовках и кепочках монтировали громоздкие конструкции, предназначенные для ублажения человеческого тщеславия, достигаемого непростым путем «прокачки» всех групп мышц. Артем сидел в углу и грустно наблюдал за происходящим. На спинке его кресла расположилась Светлана, небрежно опираясь локтем о его плечо. Курила через длинный мундштук дамскую сигарету, время от времени изящно постукивая по нему тонким пальчиком. Одета была в вечернее платье черного бархата с открытой спиной, на бледной шее поблескивала нитка крупного розового жемчуга. Артем
