фамильный склеп фон Штернов на местном кладбище! Покойный Александр Августович при жизни был хранителем множества тайн и загадок — что же, пусть продолжает оставаться таковым и после упокоения!
За окном уже робко серело предрассветное небо, а сна так и не было. Если бы Прошкин жил в деревне, уже во всю бы пели петухи. Значит можно совершенно безопасно отправляться на кладбище!
17
С удовольствием вдыхая прохладный рассветный воздух Прошкин бодро возвращался домой из своей кладбищенской экспедиции и тут, к огромному недоумению, заметил Борменталя — нынешнего — Георгия Владимировича. То ли бдительному Прошкину просто показалось, то ли Георгий Владимирович действительно перемещался крадучись, стараясь не выходить из густой утренней тени, которую отбрасывали городские сооружения, но тяжелая рука Прошкина, пусть и в сугубо профилактических целях, все-таки опустилась на плечо доктора, тот вздрогнул:
— Георгий Владимирович — вы где сейчас должны находится? — резко спросил Прошкин.
— В каком смысле? Я иду с дежурства…
— Вы же должны у Александра Дмитриевича ночевать! — возмутился Прошкин.
Борменталь брезгливо поморщился. Ох, уже эти интеллигентские штучки! Прошкин повторил вопрос, уже с профессиональным привкусом в голосе:
— Извольте — я отвечу… — процедил Борменталь.
— Сделайте одолжение! — Прошкин довольно ощутимо сдавил Борменталю плечо.
— Вы уж простите мою откровенность, Николай Павлович — я слишком устал, что бы сочинять эфимизмы! — Борменталь повел печем, пытаясь высвободится, но его попытка не увенчалась успехом, — Так что скажу прямо — мне Александр Дмитриевич далеко не симпатичен, да и он сам — от необходимости со мной соседствовать — вовсе не в восторге. А раз так получилось, я, что бы ни обременять ни его, ни себя — вызвался подменить одного доктора в вашей больнице — медицинских специалистов сейчас очень не хватает!
Прошкин не стал слушать дальше, он ухватил Борменталя за запястье, потащил за собой, быстро, почти бегом, помчавшись к дому, где квартировал Баев, взлетел на этаж, толкнул дверь — конечно, она не была заперта! В комнате глаза Прошкина невольно остановились на большой и пустой нише в стене. Он нехотя и опасливо перевел взгляд на кровать…
В абсолютно пустой комнате, на широкой кровати, накрытой зеленым исламским флагом, который раньше скрывал нишу в стене, лежал Александр Дмитриевич. В полной новенькой форме и новых сапогах. С аккуратно скрещенными на груди руками — так только в гроб кладут! Да и сам Баев больше походил на покойника, чем на живого человека. Прошкин в ужасе замер в дверях. Он даже не представлял, что теперь делать — звонить Корневу? Требовать следственную бригаду из прокуратуры? Вызывать «Скорую помощь»? Подойти к Баеву и убедится, что тот мертв?
Его опередил Борменталь. Решительно подошел к Саше, поискал пульс, заглянул в зрачок, принялся делать искусственное дыхание, и, оглянувшись, крикнул Прошкину, что бы вызывал без промедления «Скорую», есть слабая надежда, что Александр Дмитриевич еще жив…
Корнев и Прошкин, расположились на крашенной зеленой краской лавочке в тенистом углу больничного двора и сосредоточенно курили — они уже много чего знали. Знали — что Баев останется жив и скоро поправится. И что Сашу пытались отравить сильным опиатом. Что сам, едва пришедший в себя, Александр Дмитриевич о своих трагических приключениях, и даже о вечернем визите к Прошкину с Субботским, совершенно ничего не помнит. Что Борменталь действительно подменял приболевшего доктора из клиники всю ночь. И даже то, что прибеги они с Прошкиным хотя бы через 10 минут — было бы слишком поздно, а через полчаса — квартира просто взорвалась бы — потому что на кухне был отвернут газовый кран и горела свеча. Что в ту же ночь в Прокопьевке мирно почил отец Феофан, диагноз сельского фельдшера гласил — острый приступ сердечной недостаточности. Что особняк фон Штерна ранним утром пытались поджечь, но оставленные дежурить у дома сотрудники НКВД, своевременно вызвали пожарных, заметив огонек в окне. К сожалению, задержать вредителей не удалось. Словом много печальных и необъяснимых совпадений имело место в ту памятную ночь.
— Владимир Митрофанович — будем на эксгумацию Феофана, Царство Небесное, документы направлять? — деловито спросил Прошкин, что бы хоть как-то отвлечься от тревожных мыслей.
— Пусть покоится с миром, славный был старик. И так понятно — без всякой эксгумации — Феофана отравили, так же как и Баева…
— Я вот чего, Владимир Митрофанович понять не могу — ну зачем Баева, раз уж его хотели убить, да потом еще и квартиру газом взорвать, в казенную форму переодели?
— Что у тебя Николай, память девичья? — Корнев строго взглянул на Прошкина, — Ты ведь сам лично мне рассказывал, что Баев, когда к тебе в гости заходил вечером, кофе облился. А он чистюля известный — как пришел к себе, небось, первым делом гимнастерку сменил… Кому ж нужно было его переодевать?
Прошкина продолжал глодать червь сомнения, и избавится от него он надеялся прибегнув к интеллекту своего начальника, как всегда дела в сложных ситуациях:
— Но ведь на нем обыкновенная форма была — со склада, — как у нас у всех, — и даже сапоги казенные — не совсем по размеру, совершенно новенькие… А вообще-то, в жизни он все носит на заказ шитое, и в шкафу у него было полно такой вот подогнанной одежды и сапог с каблуками… Куда же вся эта его амуниция делась?
— Ты бы, Прошкин, такую наблюдательность проявлял, когда Александр Дмитриевич у тебя из гостей поздней ночью один — одинешенек уходил! — замечания Прошкина не на шутку разозлили его шефа, — А еще лучше проявил бы бдительность и пошел, проводил его, вместо того что бы с Субботским сказки на ночь друг другу рассказывать! И вообще — что он у вас целый вечер делал и во сколько ушел?
Прошкин ответил на этот вопрос честно — как только мог. Он действительно не знал, что дела в его квартире Баев и о чем он говорил с Субботским до его возвращения.
— Не знаю, Владимир Митрофанович! Когда я приехал было двадцать часов пятнадцать минут, сколько он до этого с Субботским просидел, и о чем они говорили лучше у самого Алексея Михайловича спросить. Вот… А ушел он около одиннадцати — и провожать его было не зачем — он же поехал на машине Управления! Я сам лично ключи ему дал!
— И молчишь! — возмутился Корнев, — А где сейчас машина?
— Во дворе Управления стоит… — Прошкин чувствовал себя виноватым — действительно получалось, что Баев перед тем, как попасть к себе домой аккуратно загнал автомобиль во двор Управления и пошел пешком. Хотя ему было едва ли не вдвое ближе от дома Прошкина до собственного жилья, чем до здания Управления.
— Пойдем, полюбуемся — может, по километражу сообразим, куда он ездил…
По километражу выходило, что некто ездил на машине Управления в Прокопьевку. К тому же в шинах застряла сельская грязь, травинки и соломинки.
— Вот видишь, Николай, — как все просто разъяснилось! — обрадовался Корнев, — Я ведь так сразу и сказал, что Феофана отравили, так же как и Баева. То есть дело было так — Баев взял у тебя машину и поехал в Прокопьевку, там о чем-то посудачил с многоумным старичком. Да только ничего хорошего из этого не вышло — обоих отравили. А что бы скрыть факт их встречи — Баева доставили домой, а затем, злоумышленник, воспользовавшись его формой, отогнал автомобиль на стоянку перед управлением…
На душе у Прошкина было скверно — он никогда не вводил руководство в заблуждение по существенным вопросам и сейчас сильно страдал, наблюдая как на этот раз, из-за недостатка информации, Корневу не удается своим привычно-дедуктивным методом выстроить одной из тех безупречных логических цепочек, которые всегда приводили Прошкина в восторг. Поэтому Николай Павлович рискнул сообщить начальнику максимум информации, который было возможно — в конце концов, мог же он умолчать кое о чем без всякого умысла? Например, в суете просто забыть про эти дурацкие сабли, что Баев ему принес — ведь
