он лично убедился, что в саблях нет ничего мистического, опасного или антисоветского! А папка с записями Деева — вещь сугубо частная и к делу никакого отношения не имеет!
Приняв такое решение, Прошкин конфузясь и краснея, сознался начальнику, что никто иной, как он сам — Прошкин — имел неосторожность нанести визит отцу Феофану в Прокопьевку, и мысленно попросив у покойного прощения за частичное искажение фактов, присовокупил — мол, у бывшего служителя культа было накануне видение. И привиделось отцу Феофану, что жизнь Александра Дмитриевича будет подвергаться угрозе до тех пор, пока этот достойный молодой человек не отправится в длительное и далекое путешествие…
От таких новостей Корнев плюхнулся прямо на сиденье автомобиля, раскраснелся и расстегнул верхнюю пуговицу на гимнастерке, отдышавшись, устало спросил:
— И что тебе Баев на такую новость выразил?
— Туманно высказался в том смысле, что он уже уехал из Москвы, сюда, в Н., а судьба его вовсе не изменилась к лучшему. Он в пророчества не верит, Владимир Митрованович, и в Прокопьевку ехать не стал бы из-за этого. Тем более бензина оставалось на донышке — ему до дома добраться едва хватило бы… Вон, — Прошкин постучал ногтем по приборной доске, — бак совершенно пустой!
Корнев погрузился в размышления, потом резко велел заправить машину, и вызвать Субботского — но не в Управление. Встреча была назначена через полтора часа в особняке фон Штерна.
Прошкин сидел за рулем и раскатывал по пыльным улицам с максимально возможной скоростью, а Корнев с серьезным видом щелкал секундомером и записывал минуты и километры в блокнот. Экспериментальный заезд подтверждал, что на этот раз дедукция не подвела Владимира Митрофановича. Действительно, Саше как раз хватило бы бензина, что бы доехать до дома фон Штерна, а затем вернуть автомобиль во двор управления. Для того, что бы доехать до собственного жилища у него уже не было топлива, а заправить машину ночью ему было попросту негде. Посоветовавшись еще раз, Корнев и Прошкин решились все — таки потревожить останки отца Феофана, и, направив на утверждение соответствующие документы, отправились в особняк фон Штерна, где их уже должен был дожидаться Субботский.
18
— Это, Владимир Митрофанович, самый форменный допрос напоминает, а никакую не дружескую беседу! Так вот время допроса людям хотя бы воды попить разрешают или сигарету выкурить! — возмущался Субботский. Уже несколько часов он общался с Корневым и Прошкиным, сидя в мрачноватой гостиной фон Штерна, и отвечал на удручающе однообразные вопросы о содержании недавнего разговора с Александром Дмитриевичем. По десять раз тыкал пальцем в одни и те же фотографии из бархатного альбома, перечислял фамилии и научные заслуги лиц на них изображенных, рассказывал, где и при каких обстоятельствах встречался с этими лицами, и конечно ж, многократно и на разные лады повторял легенду о золотом медальоне. Деликатно выпуская эпизод своего раннего знакомства с Баевым, Субботский всякий раз подчеркивал, что во время давешнего вечернего разговора Александр Дмитриевич решительно отрицал все возможные гипотезы о сокровищах или неких физико-геологических аномалиях, связанные с легендой о путешественнике, медальоне и тем более разработанной при помощи такого метафизического инструмента карте. По этой причине Субботский напрочь отвергал возможность того, что упомянутые медальон или карта могли хранится у Баева.
В конце концов, совершенно выведенный из себя этим разговором Корнев, упорно придерживавшийся версии, по которой Баева пытались убить и обокрали именно для того, что бы завладеть легендарным медальоном, раздраженно поинтересовался — где Субботский, будь он на месте покойного фон Штерна, спрятал бы столь ценную карту или не менее достопримечательный медальон?
Мучить Субботского ни Прошкин, ни Корнев, конечно, не собирались — они и сами страдали не меньше — о том, что в доме фон Штерна, после попытки поджога, поврежден водопровод их никто не уведомлял. И сигареты у обоих закончились как всегда не к стати… Но Субботского эти факты совершенно не примеряли с создавшимся положением и он продолжал возмущаться:
— А теперь вы еще и хотите, что бы я мысли покойного Александра Августовича прочитал! Как? Как я — скромный кандидат наук — могу делать хоть какие-то предположения о том, где спрятал бы ценный предмет академик! Энциклопедически образованный человек! Всемирно признанный авторитет! Это просто абсурд!
— Ну что ты Алексей, то, что ты академиком будешь это же только времени вопрос, — примирительно начал Прошкин — он по привычке разделял генеральную логическую линию руководства в лице Корнева. Похоже, эта льстивая фраза запала в ранимую научную душу и Субботский, на минуту задумавшись, принялся рыться в своем потертом портфельчике и, наконец, извлек и продемонстрировал довольно странный предмет. Даже два. Предметы очень напоминали вязальные спицы, изогнутые под прямым углом.
Оптимистично поблескивая прямоугольными стеклышками очков, Субботский пояснил:
— Сейчас попробуем применить для поисков одну научную методу. Ее эффективность даже академик Вернадский подтвердил и использовал как способ для выявления патогенных зон в жилых помещениях! В основе простой и не противоречащий понятиям современной физики принцип — переноса энергетического потенциала. Если о некотором материальном объекте много и эмоционально говорят, спорят или даже просто интенсивно думают, часть эмоциональных значимостей, возникающих при этом, передается непосредственно такому объекту, в форме энергии. Поэтому предмет можно обнаружить именно благодаря своеобразному энергетическому сгустку, сформировавшемуся вокруг него при помощи вот такого приспособления — рамки. Она выступает в качестве антенны, улавливающей колебания энергии, отличные от нормальных — в идеале конечно, — Субботский взялся за кончики спиц так, что уголки развернулись, образовав прямоугольник, которому не хватало одной стороны, а сторона противоположная отсутствующей, оказалась составленной из двух соприкасающихся кончиков спиц.
— При контакте с энергетическим сгустком, соприкасающиеся концы начнут покачиваться или даже вращаться, — дав такие пояснения Субботский медленно начал обходить дом по периметру, не сводя глаз с «рамки». Корнев и Прошкин вяло потащились следом. Прошкину, как большому энтузиасту подобного рода научных достижений, на самом деле было интересно, а вот Корнев был настроен куда пессимистичней, даже неприметно повертел пальцем у виска, указав глазами на Субботского, и полушепотом прибавил:
— Ученные те же блаженные… Что с них возьмешь? Надо нам было к общему разговору еще и товарища Борменталя пригасить. Он, какой никакой, да все-таки психиатр, ему наверно тоже было бы интересно посмотреть на это действо… ну как профильному специалисту…
В этот момент спицы тревожно покачнулись и тихо звякнули — Субботский остановился — прямо напротив массивного книжного шкафа в кабинете покойного профессора, и, не выпуская спиц, попросил открыть шкаф.
Прошкин распахнул дверцы — металлические палочки закружились, набирая темп, по мере того, как Субботский перемещал их вдоль книжных полок, словно в шкафу был спрятан магнит, и вдруг резко остановились. Прошкин даже заглянул в шкаф, что бы выяснить причину этого феномена и тут же отпрянул — его взгляд уперся в толстый черный корешок с тесненной золотом надписью «Масоны»…
Хотя Субботский удовлетворенно кивнул, но вытащил из шкафа совершенно другую книгу — толстенный труд из области географии в добротном кожаном переплете, бережно смахнул с него пыль, и принялся переворачивать страницы. В то же время Прошкин, превозмогая внутреннюю нервную дрожь, что бы не терять времени, осторожно выволок черный томик с предупреждающей надписью и стал просматривать его.
— Изба — читальня, — недовольно пробурчал Корнев себе под нос, и тоже стал рыться в недрах шкафа. После осмотра настроение его несколько улучшилось — он извлек оттуда резную сигарную коробку, в которой обнаружил пару вполне годных к употреблению сигар, и весело поругивая капиталистов, придумавших это зелье, что бы травить трудовой народ, закурил.
Сильно погрузится в мир критического реализма созданный пером А. Ф. Писемского в сочинении «Масоны» Прошкин не успел — Субботский радостно вскрикнул и указал на страницу своей толстой книжки.
