несчастное существо по имени Тарзия, хоть она и оказалась настоящей красоткой, изучать и ощупывать ему было тягостно и противно. Как будто обмываешь труп несправедливо казненного! Девчонка стеснялась осмотра, плакала и между всхлипами выталкивала изо рта слова, обращенные к пожилой женщине:
– Мамочка, сжалься над моей невинностью, не отдавай на позор моего тела, не бесчесть моего имени постыдным ярлыком! Я не хочу отдать свою девственность старому развратнику, а потом переходить из рук в руки...
– Говори уж точнее: перескакивать с фаллоса на фаллос! Глупости ты болтаешь, Тарзия! Женщина – все равно что амфора с вином: первый покупатель вскрывает затычку в узком горлышке, потом ею пользуются все остальные, кто заплатит. Так было со мной и с миллионами других, ты ничем не лучше нас. Стерпится-слюбится! Служанка, снаряди ее, и пусть писец напишет на ярлыке текст объявления в «Акта попули», чтобы радостный жених не забыл, сколько серебра нужно выложить!
Ишкариот молча вышел из комнаты, как от больного, коему поставил диагноз: не жилец. Вечером в лупанарии состоялось «свадебное» торжество. У двери висел красный фаллосоподобный фонарь, который ярче обыкновенного освещал вход в публичный дом. Фасад притона украсили лавровыми венками.
– Эти лавры оскорбляют общественную мораль, – поиграл желваками на скулах эфиоп. Он, подобно Иуде, не терпел узаконенных изнасилований. – Обычай этот, разрешенный эдилами в Риме, наносит кровную обиду обывательским нравам квиритов. Молодые новобрачные, особенно из среды простого народа, соблюдают вековую традицию увешивать лавровыми ветвями двери своего дома на другой день после свадьбы...
Появившаяся «невеста» уже не плакала, хотя (в не покрытых румянами местах) ее лицо соперничало своей бледностью со специальной свадебной – узкой, чуть ли не обтягивающей – белой туникой. Тарзия носила особую прическу, предназначенную только для новобрачных: шесть уложенных вокруг головы кос, которые перевивались красной лентой. Поверх был надет платок огненного цвета четырехугольной формы. С боков и сзади он спадал мягкими складками, оставляя лицо открытым. К нему была прикреплена желтая фата.
«Новобрачные» удалились в палату с «супружеским ложем», все остальные возлегли на пиршественные ложа. Спустя примерно час в комнату вошел увенчанный лавровым венком Гай. Музыканты из числа персонала публичного дома заиграли торжественный марш, гости зааплодировали, довольный легат раскланялся. Сертории вскочил и бегом побежал в «брачный чертог».
– Этот нечистый похититель девственности мнит себя блестящим триумфатором и прославляет свою викторию над несчастной рабыней. Он не просто разорвал гимен – он навеки разрушил чужую жизнь со свойственной всем квиритам эгоистической жестокостью, – прошептал Мнемон иудею прямо в ухо, чтоб никто не услышал.
Иуда к Тарзии не пошел, притворился слишком пьяным.
Похмелье после свадьбы оказалось двойным: у всех болели головы от выпитого вина и души. У еврея и эфиопа – от жалости к Тарзии, у римлян – от мысли о том, что денег не осталось не только на развлечения, а даже на пропитание. Все сестерции были потрачены на «свадьбу».
– И ведь надо еще купить провиант и фураж для коней в дорогу, подарки для Вара' и прочих друзей и знакомых в германской армии, подновить снаряжение, подремонтировать повозки, – бормотал Гай, озабоченно нахмурив лоб. – Где взять столько динариев?
– О чем же ты думал раньше, полководец? – не выдержал зелот. – У нас есть пословица: «Кто тратит, не считая, – оскудеет, не зная».
– А наша мудрость гласит: «Боги любят тех, кто не загадывает на будущее!» – огрызнулся Гай, бросая на еврея темный взгляд, который вдруг тут же посветлел. – А что, Иуда! Вот ты и заработай нам средства на путешествие!
– Моему сыну, всаднику, ты предлагаешь работать, как ничтожному рабу или жалкому ремесленнику? – взревел по-львиному Сертории; глаза его налились кровью. – Ты хочешь оскорбить род Луциниев, патриций?!
Гавлонит не понял, почему предложение легата так сильно разгневало центуриона. Нам, людям XX века, это тоже нужно специально объяснять. Потому что в своих воззрениях мы куда ближе к точке зрения древнего еврея, нежели квирита или грека античности.
Хотя Иудея, как полисы Эллады и Рим, представляла собой типично рабовладельческое государство, понятия о социальном бесчестии в них были разные и уж тем более отличались от современных демократических представлении, основанных на индивидуальной свободе личности.
«Центральной идеей» рабского общества в Европе, неоспоримой в то время и лежащей в основе социальных отношений, была мысль, что богатый человек, живущий за счет труда своих невольников, уже тем самым заслуживает уважения, а бедный, питаемый трудом рук своих, низок.
Все, что связано с активным трудом и добыванием денег, считалось у древних эллинов и римлян в социальном отношении низменным. Ремесленник, механик, торговец, купец, трактирщик, даже врач, поскольку он брал деньги за свою работу, пользовались презрением. Это делает понятной такую своеобразную – очень распространенную! – фигуру, как античный блюдолиз-«паразит», который, напротив, считался уважаемым гражданином. А термин «сибарит» приобрел негативное значение куда позже тех времен, которые мы описываем; современники относились к изнеженным обитателям полиса Сибарис с плохо скрываемой завистью.
Сапожник, например, стоял в этом ряду немного выше проститутки или сводника. Это доказывает следующее характерное признание Крития у Платона: «Если он и назвал все то, что ты привел раньше, делами и деятельностью, то не думаешь ли ты, что он хотел этим сказать, что ни для кого не позор кроить сапоги, или продавать соленую рыбу, или заниматься профессиональным сводничеством? Нельзя же этому поверить, Сократ».
Общественное презрение к ремесленникам и представителям торговых промыслов было так велико, что порой исключало гражданина из числа членов ареопага. В Риме такое же правовое бесчестие клеймило и другие профессии, например: танцоров, актеров, гладиаторов.
В стране обетованной блудниц, жеманников[91] и наемных бойцов, закалывающих друг друга на арене за деньги или из страха перед римскими хозяевами, тоже за людей не считали. Тех, кто работал, напротив, уважали, пусть и не так сильно, как царей или левитов. Белоручки же одобрения не заслуживали:
«Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его, и будь мудрым.
