замогильный тон? Пистолет на столе, костюм, бритый весь из себя… Вы что, сударь, стреляться собрались?
– А это не твое собачье дело, мудель недоразвитый, – печально ответствовал бригадир и скорбно вздохнул. – Ты мне вот что скажи… Психи, они же, говорят, другие измерения видят или слышат – космические голоса какие-то, фантомы… А?
– Ну-ну, – поощрительно буркнул Пульман. – Может, и так: видят, слышат… Живут, одним словом, в другом мире, отличном от нашего, нормального… А что?
– Так вот, – продолжил бригадир, – как ты думаешь, есть другая жизнь? Ну – когда тело уже ласты сдвинуло, душа или какая там другая субстанция того… она остается, или как?
– А-а-а! Вон оно что… – Адольф Мирзоевич ядовито осклабился и хихикнул: – На духовное нас потянуло, видишь ли… Вечностью запахло! Ну-ну…
Он встал, снял все так же без спроса дубленку, бросил ее на диван и некоторое время расхаживал перед письменным столом, за которым расположился внимательно наблюдавший за его движениями бригадир. Впервые в жизни Адольф Мирзоевич почувствовал себя значимым и мудрым – величиной вселенского масштаба, что ли…
– Как бы это тебе попроще… эмм… В общем, то, что психи в своих снах или иллюзиях видят и слышат – всякие там голоса, знамения, видения якобы потусторонних миров, – все это не что иное, как отображение. Ферштейн? Отображение реально существующего, нормального мира в их помраченном, исковерканном сознании. Не более того, батенька, не более… Поместить такого мессию в барокамеру, выключить в комнате свет – и спустя некоторое количество времени от его видений не останется и следа. Если только этот мессия не отдаст концы от обширного инфаркта. То есть в любом случае имеет место поступление какой-либо информации извне. Ну и, как следствие, получается либо моментальная, либо смещенная по фазе реакция идиотского сознания на данный раздражитель. В некоторых случаях она выражена в самых изощренных и непредсказуемых формах – отсюда и видения, знамения разные. Вот… – Психотерапевт развел руками и покачал головой, одарив Вовца отвратительной улыбкой.
– Значит, нет другой жизни? – грустно констатировал бригадир, легонько пристукнув по столу мощной ладонью. – А я почему-то полагал, что есть… Тогда бы нежалко и умирать… А вот… Вот пишут кое-где, болтают там, туда-сюда: жизнь после жизни, тоннель какой-то, шарик по тоннелю, голос в конце… А?
– Ну-у-у, дорогой ты мой! Слушай побольше всякую дрянь! – весело воскликнул Пульман и опять вольготно развалился на диване напротив письменного стола. – Это кто рассказывает-то? Кто пишет? Те, кто испытал клиническую смерть, – не спорю, нестандартное для организма состояние. Все элементарно объясняется, без всякой мистики: это просто реакция организма на превышение болевого порога или на другой насильственно привнесенный фактор… эмм… ну, допустим, фактор травматического характера. Я, кстати, тоже, было дело… эмм… – Тут Пульман на секунду замялся, спохватившись, что чуть было не сболтнул лишнего.
– Что «тоже»? – моментально вскинулся Вовец, и глаза его загорелись странной надеждой. – С тобой что – что-то такое… А?!
– Да нет, что ты! – торопливо поправился Пульман. – Что ты… Просто я раньше тоже верил во все эти кудеси – пока не убедился на практике в обратном… Да, кстати! Вот эти самые рассказчики – они же все остались в живых. Угу – в живых. Побывали, так сказать, на пороге – и только. За порогом никто еще не был. Никто ведь не вернулся с того света после того, как мозг его умер, а тело истлело, и не поведал нам: что там и как на самом деле! Или тебе известны такие примеры?
– Ну а это… реинкарнация? – не сдавался Вовец. – Переселение душ и так далее? Ощущение, что такое с тобой уже когда-то было – хотя никогда быть не могло… Ведь целая религия на этом деле строится!
– Да чушь собачья! Коленный рефлекс, дежа вю! – Пульман легко взмахнул руками, моментом отмежевавшись от разнообразных пробуддистских концепций. – Это все сами людишки придумали, чтобы хоть как-то противостоять страху смерти. Ведь умирать-то страшно – ага?! Страшно, еще как страшно! Вот посмотри: ведь и свинья, и гусь, да любой таракан – все хотят жить, чего-то жрать и размножаться – помереть никто не желает. Матерью-природой так заложено. Отсюда и концепции всякие… Бред все! Сознание живо, пока здравствует тело, – это аксиома. Остановились процессы в клетках, и все – хана, извиняюсь за выражение. Просто все! Никаких высших разумов и астральных субстанций…
– Значит, нет ничего такого? – переспросил внимательно слушавший бригадир.
– Ага – нет, – охотно подтвердил Пульман. – Совсем нет. Труп – куча дерьма – потом одни кости. Потом и они истлеют.
– А как же… Как же вечные истины?! – не на шутку разволновался Вовец. – Ну, те, что из поколения в поколение? Вон – Пушкин, например? Давно ведь истлел, а до сих пор дух его с нами! До сих пор: «…я помню чудное мгновенье, передо мной…» А?!
– Оух-ха-ха-ха!!! Ох-ха-ха-хррр… – Пульман расхохотался так, что даже всхрапнул на вдохе – до того рассмешил его витийствующий перед заготовленным «ТТ» бригадир. Расхохотался и поперхнулся, побагровел, бедолага.
– Чего это ты, а? Приступ, что ли? – поинтересовался Вовец недовольно – вдруг придется возиться с этим придурком.
– Да нет, милейший. – Доктор вытер слезы и покачал головой. – Какой, в задницу, приступ… Смешно просто. Вот ты – достаточно поживший, многое повидавший тип, бандит, угробивший, наверное, не один десяток людишек… А такую чушь порешь – как пионер сталинской поры… Ммм-да. Пушкин жив в нашем сознании только лишь потому, что в свое время писал о вещах, сильно интересующих любого индивида, наделенного признаками пола. Человек по натуре своей страшно эгоистичен. Ему интересно лишь то, что сильно его задевает, образно выражаясь, проникает в самую душу. На остальное ему наплевать. Миллионы людей ушли в небытие с момента смерти поэта. Миллионы! Ты их помнишь? Вот ты, например, знаешь, что на днях дядя Вася, гравер, помер, а? Не знаешь и никогда о нем не вспомнишь – тебе до него нет никакого дела. А ведь на многих обелисках Ложбинского кладбища его рукой высечены эпитафии и данные о почивших… А вот ежели, к примеру, Пушкин писал бы не о любви и страсти, а, допустим, о том, на что всем наплевать? Ну представь себе – возьмись Александр Сергеевич вдруг описывать приключения дерьма? И не знал бы ты ничего о Пушкине, друг ситный! Вечные истины! Ха! Человек смертен – вот вам истина! Если при жизни он не поднапрягся да не увековечил свое имя какими-то потугами, которые всех подряд задели и растревожили, о нем никто и не вспомнит. Плоть и кости сгниют, могилка сровняется с землей, потом это место спланируют экскаватором и построят на нем общественный сортир…
– Ну и козел же ты, – тихо констатировал Вовец. – Все опошлил, чмо… Я-то хотел перед смертью удостовериться, что дух мой не исчезнет бесследно, куда-то там попадет… Угу… Выходит, нет другой жизни.
– Нет, нету, – согласно покивал головой Адольф Мирзоевич, доставая платок и вновь протирая плешь. – Так что – брось стреляться, уважаемый товарищ Анисимов. Я в курсе всех твоих неурядиц и как раз пришел, чтобы вытащить тебя из дерьма. Только хочу предупредить – ты уж давай посерьезнее, без придури…
– Я могу пристрелить тебя, как собаку, – мрачно изрек Вовец. – Ты че, в натуре, не врубаешься, что это тупиковый базар?! Ну ладно, можешь ты моих дебилов гипнотизировать… Так ведь ты столько времени с дегенератами работал, наловчился с ними обращаться… Или ты мне всю «ложбинскую братву» загипнотизируешь? А потом поедешь в столицу и одним махом очаруешь центровой сходняк?! Тогда давай – делай! И кстати – что именно ты знаешь? И откуда? – Бригадир настороженно прищурился и погладил рукоять «ТТ».
– Ну, ладно. – Адольф Мирзоевич встал с дивана и, приблизившись к столу, постучал по нему кулачком, как бы призывая собеседника проявить максимум внимания. – Я прекрасно знаю, кто проткнул ломом Малика. Я еще прекраснее знаю, кто забил до смерти Калгана. Годится?
– О как, – недоверчиво блеснул глазами Вовец, внезапно вспотев лбом. – Ага! Ты ж ведь говоришь, что гипнотизер, бля… Ага, ага… А что? Наверно, загипнотизировал какого-то идиота и кое-что выведал. Ну что – молоток! Ну, давай, выкладывай!
– Это еще не все, – торжественно произнес Пульман. – Не все, дорогой ты мой! Это именно я организовал обе эти акции. Да не смотри так – я тебе точно говорю: я! Организовал, чтобы загнать тебя в тупик. А теперь…
– Ой, бля! Как ты мне надоел, дебила кусок! – болезненно поморщился бригадир, разочарованно качая
