– Я вас предупреждал, мистер Шастер, что всегда бью неожиданно?
– Вы хотите, чтобы я позвала привратника? – спросила пожилая женщина в халате.
Тут в комнату шаркающей походкой вошел Оуфли в халате и домашних туфлях.
– Вы кто? – спросил женщину Бергер.
– Экономка, – вмешался Оуфли, – миссис Пиксли.
– Лучше бы пойти допросить привратника, не предупреждая его специально, – предложил Бергер.
– Послушайте, – сказал Мейсон, – не кажется ли вам, что в данных обстоятельствах я должен быть в курсе того, что вы узнаете?
– Идемте, – пригласил Бергер. – Вы будете в курсе, но не перебивайте ни вопросами, ни советами.
Шастер заметался вокруг стола.
– Вы за ним хорошенько следите, – предупредил он. – Он все это дело из пальца высосал.
– Замолчите, – бросил Том Глассмен через плечо.
– Идемте, – сказал Бергер миссис Пиксли. – Покажите дорогу.
Женщина пошла по коридору, задники ее туфель шлепали на ходу. Пол Дрейк пристроился рядом с Перри Мейсоном. Оуфли отстал, чтобы поговорить с Шастером. Бергер держал под руку Сэма Лекстера.
– Странная женщина эта экономка, – тихо заметил Дрейк. – Все мягкое, кроме рта, а уж он такой жесткий! За счет остального.
– Под этой мягкостью, – ответил Мейсон, оглядывая фигуру женщины, – масса силы. Мускулы скрыты под жиром, но она очень сильна. Обратите внимание, как она держится.
Женщина вела их по лестнице в подвальный этаж. Открыла дверь, прошлепала по цементному полу, остановилась перед следующей дверью и спросила:
– Постучать?
– Нет, только если заперто, – сказал ей Бергер.
Она повернула ручку и распахнула дверь. Мейсон не мог разглядеть внутренность комнаты, но он видел лицо экономки. При свете, падающем из комнаты, он увидел, как ее полное лицо застыло в диком ужасе. Ее твердые губы раскрылись – и он услышал крик.
Бергер выскочил вперед. Экономка покачнулась, воздела руки, колени ее задрожали, и она начала оседать. Глассмен тоже устремился в комнату. Оуфли поддержал экономку под мышки.
– Спокойно, – сказал он. – Что случилось?
Мейсон протиснулся мимо них.
Кровать Чарльза Эштона стояла под открытым окном. Окно располагалось на уровне земли. Оно было подперто палкой, отверстие составляло пять-шесть дюймов, как раз столько, чтобы мог пройти кот. Кровать стояла прямо под окном, а на белом покрывале была масса грязных кошачьих следов – и на подушке тоже. В постели лежал Чарльз Эштон с искаженным лицом. Достаточно было взглянуть на выпученные глаза и высунутый язык, чтобы опытные люди поняли, отчего он умер.
Бергер повернулся к Глассмену:
– Не пускайте сюда никого. Позвоните в отдел убийств. Не выпускайте Сэма Лекстера из поля зрения, пока все не выяснится. Я буду здесь и все осмотрю. Начинайте!
Глассмен повернулся, задел плечом Мейсона и извинился. Мейсон вышел из комнаты. Глассмен захлопнул дверь:
– Пропустите меня к телефону. Мистер Оуфли, не пытайтесь удрать.
– Почему это я должен удирать? – обиделся Оуфли.
– Не делайте никаких заявлений! Не делайте никаких заявлений! – истерически умолял Шастер. – Молчите, говорить предоставьте мне! Неужели не понимаете? Ведь это убийство! Не разговаривайте с ними. Не подходите к ним. Не…
– Закройте рот, – воинственно подступил к нему Глассмен, – или я сам заткну его!
Шастер увильнул от него, точно белка, беспрерывно бормоча:
– Никаких заявлений! Никаких заявлений! Разве вы не понимаете, что я ваш адвокат? Вы же не знаете, в чем вас хотят обвинить! Молчите! Дайте мне говорить вместо вас.
– В таких разговорах нет необходимости, – заверил его Оуфли. – Я так же хочу знать истину, как эти должностные лица. У вас истерика. Помолчите и успокойтесь.
Когда все поднимались по лестнице, Перри Мейсон, отстав, наклонился к Полу Дрейку.
– Побудь здесь, Пол, – попросил он, – посмотри, что будет. Постарайся увидеть все, что сможешь. А не сможешь увидеть – пусть работают твои уши.
– Смываешься? – спросил Дрейк.
– Есть еще срочные дела, – ответил Мейсон.
Поднявшись по ступеням, Глассмен поспешил к телефону. Мейсон повернул направо, прошел через кухню, спустился с крыльца и оказался в дождливой ночи.
Глава 8
Электровывеска, прославляющая «Вафли Уинни», не светилась. Над дверью горел ночник. Перри Мейсон повернул ручку – дверь отворилась. Мейсон закрыл ее за собой, прошел между стойкой и столиками и оказался перед еще одной открытой дверью. В комнате было темно. Он услышал, как всхлипывает женщина. Мейсон сказал: «Хэлло!» Щелкнул выключатель. Комната осветилась мягким светом настольной лампы под розовым шелковым абажуром.
У стены стояла односпальная кровать. Видны были два стула, стол и книжный шкаф – грубо сколоченные деревянные ящики из-под консервов. Самодельный шкаф был полон книг. Угол комнаты отгораживала портьера, за ней – через щель – Мейсон увидел душ, напоминавший гусиную шею. На стене висело несколько фотографий в рамках. Несмотря на скромную обстановку, в комнате царила атмосфера домашнего уюта. На столе – фотография Дугласа Кина в рамке.
Уинифред Лекстер сидела на кровати. Глаза ее были красны от слез. Большой персидский кот свернулся у нее под боком, прижавшись к бедру девушки, и громко мурлыкал. Когда зажегся свет, кот грациозно повернулся и уставился на Мейсона ярко горящими глазами. Потом зажмурился, потянулся, зевнул и снова замурлыкал.
– Что случилось? – спросил Мейсон.
Девушка безнадежно указала на телефон, как бы желая все объяснить этим жестом.
– А я-то думала, что посмеюсь над жизнью, – сказала она.
Мейсон подвинул стул и сел рядом. Он видел, что девушка на грани истерики, и произнес с участием:
– Славная киска.
– Да, это Клинкер.
Мейсон поднял брови.
– Дуглас съездил и взял его.
– Зачем?
– Потому что боялся, что Сэм его отравит.
– Когда?
– Часов в десять. Я его послала.
– Он говорил с Эштоном?
– Нет, Эштона не было.
– Не возражаете, если я закурю?
– И я закурю. Вы, должно быть, считаете меня ужасным ребенком.
Мейсон достал из кармана пачку сигарет, серьезно протянул ей и подал спичку.
– Вовсе нет, – сказал он, зажигая сигарету для себя. – Здесь довольно одиноко, да?
– Пока нет, но будет, – сказала она.
– Расскажите мне, как только будете готовы, – предложил он.
– Я еще не готова. – Голос у нее стал тверже, но в нем все еще звучали нотки истерики. – Я слишком долго сидела здесь в темноте – и все думала, думала…
– Хватит думать, – перебил он. – Давайте просто поговорим. В какое время Дуглас Кин уехал от Эштона?
– Часов в одиннадцать, наверное. А что?
