Люди привыкли ненавидеть этот страх, всячески изгонять его, именно ему мы обязаны худшим в себе — трусостью, нерешительностью, малодушием. Но хотим мы того или нет, именно этот страх подпитывает другую важную нашу особенность — сознание своей, а значит, и чужой уникальности. Страх исчезнуть, оборотная сторона которого — страх убить. Очень полезная вещь.
Почему именно в соцлагере этот вопрос стоял так остро? Потому что лучшие умы социалистической Европы занимались труднейшим вопросом — как поставить блок на пути тоталитарной пропаганды? Что способно остановить человека, стоящего на пороге зомбирования? Какую, грубо говоря, программу вшить в героя, чтобы этот герой не покупался на манипулирование (телевизионное, газетное, финансовое etc)?
Вживить это сознание своей уникальности, которое, увы, немыслимо без постоянного напоминания: «Vita nostra brevis est».
Две части получившейся дилогии соотносятся неоднозначно: казалось бы, главная героиня «Vita nostra» должна как раз отказаться от собственной индивидуальности, к чему и направлены все унижения. Ей надо избавиться от гордыни, привязанностей, даже и памяти — чтобы стать полноценной частью текста. Второй роман прямо противоположен по знаку: чтобы сохранить в себе человеческое, надо цепляться за слабости, даже пороки. Они более живучи, чем добродетели. Именно за них можно удержаться, когда тебе грозит вот-вот имеющее быть превращение в сверхчеловека, а точнее — нечеловека.
Обращение МСД к теме зомбирования и манипулирования весьма симптоматично — все-таки в Киеве живут, там сейчас идет такая борьба за умы, что мамa не горюй. Любопытно, что у нас в девяностые подобная тематика почти отсутствовала — разве что Пелевин в «Generation П» писал о виртуальном мире, но там был виртуальный Березовский, а герой до последнего момента оставался настоящим. Характерная иллюстрация к различию русской и украинской ментальности: мы все-таки воспринимаем окружающий мир — рекламу, шоу-бизнес, политику — как цирк. На Украине иначе: там между тобой и человеком в телевизоре — разница минимальная.
Чем особенно привлекательна эта книга, так это тем, что она хорошо написана. «Дяченки», как ласково называют их фаны по обе стороны границы, пишут выразительно, лаконично, увлекательно, «весело и чувствительно», как характеризовал когда-то Паустовский манеру Диккенса, — словом, очень здорово; лично мне больше всего понравилась третья глава, с пионерлагерем. Но, в общем, там столько всего, что каждый найдет фрагмент и героя на собственный вкус — как в хорошем квесте. Но роман Дяченок отличается от квеста по одному и главному параметру: после его прохождения, хочешь не хочешь, придется жить несколько иначе. Как минимум внимательней вглядываясь в окружающих.
Короче, острое сознание того, что vita nostra brevis est, как раз и порождает то самое ars, которое longa.
Книги об играх и о тех, кто заигрался
Первая в России повесть о похождениях геймера, отождествившегося с трогательной фигуркой Prince of Persia. Шедевр раннего (1991) Пелевина, принесший ему первую славу — наряду с «Затворником и Шестипалым», «Проблемой верволка» и «Водонапорной башней». Несомненная польза «Принца» заключалась не только в том, что его автор раньше других осмыслил опасности чрезмерной виртуализации, но и в том, что в повести содержался ряд полезных советов по убиванию стражников и преодолению разрезалок пополам. К сожалению, опыт Пелевина долгое время оставался уникальным — в следующие десять лет увлекательно написать о виртуальности никому не удавалось. Проза получалась плоская, как монитор.
Начало нового цикла (2008), посвященного игре www.starquake.ru: новеллизация сетевой космической стрелялки-леталки-стратегии. Автор утверждает, что не пытался распиарить игру, а честно испробовал возможности нового жанра. Игры по романам были, а вот чтобы наоборот… Как всегда у Лукьяненко, банальная стартовая ситуация — превращение декорации в реальность, попадание реального персонажа в книжку и т. д. — обыграна элегантно и неожиданно: оказывается, виртуальный двойник главного героя, путешествуя в космосе, становится умней, храбрей и человечней оставшегося на Земле геймера. Чем обернется их встреча — узнаем из следующего тома, если автору не надоест, но сама идея забавна и перспективна.
Лучший на сегодняшний день роман о ролевиках. Проникновение игры в реальность описано почти без юмора, с той настоящей саспенсовской жутью, до которой Галина сегодня главная охотница. Двое студентов-любовников играют в хоббитов — и постепенно становятся ими. Если бы автору удалось сделать финал таким же парадоксальным и внезапным, как большинство сюжетных поворотов, — книга стала бы шедевром; однако в реальности у таких историй финала нет. Те, кто заигрывается, — не возвращаются. Тут кончается фантастика и начинается трагедия, о которой покамест никто толком не рассказал.
Вышедший в Москве ничтожным тиражом роман анонимного экстремала, организующего для пресыщенных бизнесменов разнообразные рискованные приключения. Книга написана ходульно, но придумана замечательно. Особая прелесть игры в том, что, во-первых, очень богатый человек попадает в идиотские положения, а во-вторых, в том, что он понятия не имеет, с какого момента началась игра. Временами очень смешно — а читатель среднего достатка вполне удовлетворяет здоровое мстительное чувство.
Не совсем из этого ряда, однако первый роман Фаулза тоже о том, что Александр Миндадзе назвал «Большой Постановкой Жизни». На острове Праксос молодой англичанин попадает в «гностическую мясорубку», устроенную для него загадочным Кончисом. Этот маг, волхв, смысловой центр романа и самый обаятельный монстр в английской прозе шестидесятых прошлого века, заставляет юного интеллектуала значительно скорректировать завышенную самооценку и пересмотреть взгляды на окружающих. Роман об интеллектуальной ролевой игре вызвал массу подражаний и полемических ответов.
Дальнейшее — молчание…
Эта статья — ответ на читательскую просьбу: один покупатель январского номера написал нам письмо, в котором посетовал, что мы прошли мимо 90-летия Сэлинджера. Дорогой Игорь! Говорить о том, что написал Сэлинджер, — странно: об этих двух томах, включающих даже его раннюю, забракованную автором прозу, написано уже двести двадцать два, кабы не больше. Гораздо интересней проанализировать то, что он не написал. Или, точней, почему он так собою распорядился. Тут есть одна из самых странных закономерностей писательской судьбы, одна из кар, от которой каждый литератор желал бы изобрести заклятье, но — не получается. Молчание может поразить всякого, и чаще всего на ровном месте.
Писатели, как ни странно, умолкают редко. Видимо, с этого ремесла так же трудно соскочить, как с иглы. Оно заманчиво и привязчиво. Проблема большинства литераторов — как раз противоположная: они не умеют замолчать вовремя и продолжают выдавать на гора книгу за книгой, повторяя то себя, то других, что еще хуже.
Замолчавших и сколько-то значимых писателей в мире — единицы. Надо обладать особым душевным устройством, чтобы в некий момент суметь отказаться от словесности — и либо перевести ее в более
