загрустил.
Теперь расскажу про Королeву. Как зовут ее – не знаю, да она сама себя иначе и не называет – Королeва и все. Иногда, шутя – «королева». Все к ней так и обращаются. Она здесь – ветеран наркологии, как пациентка, разумеется. Бывала здесь много раз. Сначала я увидел ее у телефона-автомата. Она говорила.
– Але, Света, это я, Королeва, говорю. Ну, я конечно в больнице! Ты там сыночка моего не видела? Он там не пьяный?
Потом познакомились. Поговорили в курилке. Королeвой 8 раз ломали нос.
– Кто? – спрашиваю.
– Муж.
– А почему 8?
– А потому, что он 8 раз уезжал в командировку и избивал меня, чтобы я не выходила на улицу. Ревновал, – с гордостью добавляет королева-Королeва.
У нее и сейчас плоский, бесформенный нос, но если бы он и был нормальным, то не сильно бы украсил Королeву. При маленьком росте и плотном телосложении у нее непропорционально большая голова и широкое, бурятское лицо; крохотные, но очень веселые глазки и рот, в котором недостает нескольких передних зубов, но не сразу нескольких, а через неравномерные промежутки. Два зуба – дырка, еще один – опять дырка и так далее. И все же ее улыбка не лишена своеобразного комизма и обаяния. Королева никогда не грустит и не теряет оптимизма.
– Один раз, – рассказывает она, – мать дала мне 300 рублей на исправление носа. Я подошла к институту красоты и задумалась. Красота и я, сам понимаешь, – демонстрирует она веселую самоиронию. – Стою и думаю. И так мне стало жалко этих трехсот рублей, прямо кошмар какой-то! А тут мимо идет какой-то мужик. Я его возьми, да и спроси: «Ты меня вые…шь? Вот такую?» Он говорит: «Да». И мы с ним пошли и эти деньги пропили, вот так. Ну а потом… – Королeва засмеялась, – выяснилось, что и с переломанным носом можно.
– Вот так прямо и спросила? Первого встречного?
– А че тут такого? – удивляется Королeва. – Прямой вопрос – прямой ответ – самый короткий путь к любви. И-эх! – залихватски, этак по частушечно-народному вскрикивает Королeва. – И щас бы вот бормотушки да мужичка! – и игриво смотрит на меня.
Тут я пугаюсь и ухожу. Потом узнаю, что это ее любимая поговорка. Раз 10 за день в коридоре или из ее палаты раздается ее веселый клич, ее голосистый призыв в пустоту: «И-эх! Щас бы бормотушки да мужичка».
Вообще, в женской части отделения мужская тема доминирует. Алкоголь или наркота – на вторых ролях. Чаще всего – это придуманные легенды о том, насколько они были желанны в свое время, как мужики по ним с ума сходили. Мол, как увидят ее, ненаглядную, так все… Цепенеют, сказать ничего не могут! Хотя, даже напрягая фантазию, представляя ее молодой, ну никак не получается вообразить, что она обладала такой уж смертоносной красотой.
Много разговоров о том, как ту или иную из них пытались изнасиловать. Наверное, это скрытая нереализованная мечта. Старая, вся избитая женщина, преподаватель музыки в детской музыкальной школе – Ирина Васильевна. Она хромает, еле ходит. Все время просит чайку. Крепенького, – подчеркивает Ирина Васильевна. За чифир она готова на любую форму рабства. Хотя, что в этом чифире – не понимаю! Я попробовал. Ну сердце бьется посильнее, а больше ничего. А Ирина Васильевна говорит о «крепеньком чайке» благоговейно и всегда шепотом, будто это – военная тайна. Глаза становятся сумасшедшими. Спрашивает у сильно уставшего Володи, который только что привез Жору из бегов:
– Володя! Банку к вам поставить?
– Какую банку? – спрашивает изможденный санитар.
– Ну банку! (В банке содержится сваренный для Володи чифир.) Банку к вам? На подоконник? Или в туалете? За помоечкой? («Помоечкой» она называет мусорник в углу туалета.)
– Да какую банку, старая? – продолжает не понимать Володя. – С чем банку?
– Как с чем! С крепеньким. А? Так я поставлю?
Тут все его пьют, и Володя тоже. А Ирина Васильевна надеется, что ее угостят.
И даже она, пожилая, несчастная, деградировавшая учительница на мой вопрос: «Кто вам лицо так разукрасил?» – отвечает, что частник в машине, в которую она села, пытался ее изнасиловать. Она, мол, свою девичью честь героически отстояла, но не без потерь. Я делаю вид, что верю. Мало ли, чего не бывает на свете, да? А частники-геронтофилы у нас на каждом шагу, просто некуда деваться от них, так ведь, Ирина Васильевна?..
Но встречаются такие рассказы, случайные исповеди, в которых невозможно заподозрить вранье. Потому что придумать такое, выдумать, сочинить, – ну не знаю, кем надо быть! Они страшны именно своей простотой, обыденностью. И рассказываются устало и ровно, без эмоций, как о давно отболевшем. Вот бабушка пришла навестить 16-летнего внука. Паренек угодил сюда на месяц прямо с проводов друга в армию. Бабушку не слушает, ноги об нее вытирает. И однажды допился до белой горячки. Еле спасли. Бабушка собрала ему, что смогла, и приносит. А он выскакивает в приемную и как заорет на нее:
– Что ты мне эти яйца с помидорами таскаешь? Я тебе на той неделе говорил – нас тут кормят! Колбасы финской принеси! Сервилату!
Денег на сервилат у бабки определенно нет. Внук сует ей обратно пакет с едой, убегает в палату. Она глаза вытирает концом платка, жалуется медсестрам:
– Одна я его и воспитываю.
– Не воспитали, значит, – коряво сочувствуют медсестры. – А родители-то где?
– Да разошлись они… Мать его, дочка моя, за грузина замуж вышла, – с явным неодобрением говорит бабуля, ратуя, видимо, за чистоту расы. – Не навещает его даже. Своей жизнью живет. Ну как же, новая любовь, куда ж ей сын-то?
– А папа? – равнодушно спрашивает молоденькая медсестра.
– А папа вообще пропал. В тюрьму, говорят, сел. Спивается парень и клей какой-то нюхает. А если помру, что с ним будет?
Просто и банально. А за этим – исполинская беда, но только для самой бабки: никого больше ее проблема не волнует. Тут личных горестей – пруд пруди. И от всех переживать, что ли?
Но самое простое и страшное – то, что рассказывает Таня, красивая женщина средних лет. Единственная здесь с привлекательной внешностью. Она буднично так, без красок излагает историю своей жизни. Я ей в курилке про бабку, как, мол, жалко ее, и что делать – неизвестно. Таня усмехается:
– Бабку пожалел? Что у нее внук ублюдок? Ничего, в армию пойдет – бабке полегче будет.
Она затягивается, испытующе смотрит на меня: рассказать или нет? – потом решает рассказать, делать-то тут все равно нечего. И снова усмехается:
– Жалостливый какой… Хорошо. Тогда и меня пожалей. Хочешь расскажу?
И она рассказывает. Мы выкуриваем за это время по три сигареты. Таня говорит, а я потихоньку обалдеваю. Все похоже на чудовищную песенную мелодраму, одну из тех, что нередко встречаются в длинных уголовных песнях, но я чувствую – все это правда, она ничего не выдумывает. Она вот чего не хочет сейчас – так это произвести эффект своим рассказом. Ей просто нужно высказаться, как в поезде, – первому встречному.
Муж у Тани – вор. Она вышла за него замуж очень рано. Но дружила с ним еще со школы. И в 16 лет ее посадили, как соучастницу по делу мужа. Мужем он тогда еще не был, но жили они уже год вместе. Родителей у нее не было. Как и в предыдущей бабкиной истории, родители ее бросили сразу после развода. И росла она у деда до самой его смерти. Когда дед умер, она осталась совсем одна. Связалась со шпаной и сама стала шпаной и полной оторвой. Прошла все, как полагается, по полной программе: этап, колония, а там – процветающая однополая любовь. Бабы делятся на мужиков (или коблов) и их девочек. Мужики-бабы одеваются в мужскую одежду – штаны, сапоги и прочее. Девочки стараются любое рубище сделать «мини». «Девочкой» ее сделали быстро и грубо – а куда деваться? Но вытерпела все, вышла. И дружок ее тоже вышел к тому времени. Сразу и поженились. Она забеременела. А муж не удержался, снова грабанул кого-
