улицу после девяти — что ты! Ну а потом нашла коса на камень. Она слово — я три. Она за веревку, а я отняла и в окно. В общем, стала жить своим умом.
— И много его было? — вставил Коля. Он и впрямь слушал внимательно: Лариске, когда расстались, тоже было шестнадцать.
— Ума-то? Да, может, и прожила бы, — подумав, ответила Раиса. — Но уж очень хотелось матери наперекор. Она велит в девять, а я в два заявлюсь — ведь за свободу боролась, не как-нибудь… С ребятами познакомилась, пошли компании. А в компании шестнадцатилетнюю дуру за так держать не станут — давай все, что имеешь…
— А куда же девался твой характер? — укорил Коля.
Раиса вздохнула:
— Упрямства-то у меня хватало. Но подружка переубедила. Она, понимаешь, базу подвела: мол, во всем мире уже давно сексуальная революция и как бы нам с ней к этому делу не опоздать.
— Успели? — спросил Коля.
— Успели, — успокоила она.
— И как, интересно было?
Она сказала:
— Так интересно, что через полгода решила покончить с собой. Строптивость моя все-таки сказалась: вошла в конфликт с коллективом, ну и получила в этой компании коленом под зад. Выкинули! Представляешь, одна-одинешенька, вся морда в дерьме, и крыть мне нечем. Ну кто я тогда была? Ноль без палочки, хуже, чем ты сейчас.
— Спасибо, — сказал Коля.
Раиса в запале не поняла:
— Нет, правда, у тебя хоть прошлое какое-то есть, а у меня в тот момент одно светлое будущее… В общем, сперва думала убить одного малого, а потом решила, что капитальней будет сразу себя. И не по- тихому, а со звоном: выйду, думаю, в воскресенье на главную улицу — и под трамвай! Всему белому свету разом отомщу…
Она вновь легла головой на Колину руку, перевела дыхание и уже ровней продолжала:
— В пятницу, значит, села писать записку. Бумагу приготовила хорошую, все как надо. А тут как раз мать. Ну я, чтобы никаких помех, — в библиотеку-читальню. А там спокойно, тихо, народу мало. Раз уж пришла, дай, думаю, напоследок свою любимую книжку почитаю, «Алые паруса». Начала — в десятый раз, наверное, и так обидно стало! Вот, думаю, умру — и никакого у меня дома не будет. А куда же, думаю, денется Александр Грин? Выходит, так и будет бездомным скитаться… Главное, знаю, что давно умер, а представляю, как будто живой…
Он перебил:
— Постой-ка! Вот все эти твои планы насчет Эдгара По — ты это чего, серьезно?
Раиса не то чтобы усмехнулась — так, дернула углом рта:
— Эдгар По — это детство, восьмой класс. Но дом-то все равно нужен. Пусть не гениям, просто людям. У тебя, что ли, так не было? Кажется, все, конец, кишки на асфальте. А спрятался, отлежался — глядишь, и опять человек.
— Мне бы твой дом и сейчас не повредил, — вздохнул он.
— То-то и оно, — сказала Раиса.
— Ну и как ты тогда? Сразу сюда уехала?
— Месяца через два. Сперва не собиралась, но уж очень много было позора. Может, не так обо мне и болтали — нужна я им! Но мне-то казалось, у соседей другой и темы нет.
— Так с тех пор дома и не была? — спросил Коля.
— Почему ж не была? Была. На третий год приехала в отпуск.
— Ну и как?
— А чего? Я тогда уже курсы кончила, меньше ста восьмидесяти не выходило. Цену себе поняла. Так что плевать я на них хотела.
— Компашку вашу встречала?
— А как же. Город-то не Москва.
— И ничего?
— Подумаешь!
— И парня того видела?
— А куда ж он денется? В одном дворе живем.
— И что?
— Да ну! Сопляк. — сказала Раиса..
Она так и лежала на спине, глаза в потолок. Лицо усталое и безразличное, как у человека, только что закончившего неприятную, но неизбежную работу.
Помолчали. Потом Коля спросил:
— Ну и чего?
Она не ответила, чуть скосила глаза и вновь уставила в потолок.
Он немного растерялся:
— Постой. Чего-то я не уловлю. Ты мне зачем это рассказала?
Раиса ответила, не повернув головы:
— Чтобы знал.
«Ну и что же теперь делать?» — автоматически подумал он, проснувшись на следующий день.
Вопрос был лишний, в ответе не нуждался и только бередил боль: Коля и так знал, что в теперешнем его положении самое лучшее и разумное не делать ничего и не думать ничего. Так что задача стояла другая: чем бы забить тоскливое пространство наступившего дня.
Парни попили чаю и ушли на работу. А Коля вгрызся в хозяйство.
Сперва подмел полы — на это ушло всего ничего, минут пятнадцать. Тогда решил их вымыть. Но и на этом занятии, более капитальном, он не выложился, а лишь разохотился и, понуждаемый инерцией, протер окно, вычистил кухонную раковину и довел до белого блеска прочие службы. После чего выстирал вещички, свои и Павликовы, прихватив заодно и Жоркину нейлоновую сорочку. Стирал он умело, быстро и с удовольствием: ему вообще нравились дела, результат которых виден сразу.
Забить вечер помог Павлик — позвал на берег, на костер.
На костер Коле идти не хотелось: ему уже порядком приелись романтические игры молодняка с их повторяющимся ритуалом. Но еще больше не хотелось оставаться одному.
Зовут — надо идти…
Народу у костра прибавилось. Многих Коля уже знал. С ним здоровались, он здоровался. Павликов приятель, рыжий Костя, обрадовался встрече и тут же пристроился рядом, под левый бок, справа сел Павлик.
Поговорили, попели под гитару. Дошло и до печеной картошки. Ею на этот раз командовал Костя. Колю он не обделил.
В антракте между песнями Павлик перебрался на лавочку, негромко буркнув:
— Я сейчас.
Коля вгляделся и понял, что отлучка эта надолго: на лавочке сидела та мясистая толстощекая девчонка, которую он видел тут же в первый свой вечер в Ключе. Точно, она. Кубышка.
Девчонка сидела сжавшись, сдвинув колени, выставив локти и прикрыв кулачками грудь. Маленькие ее глазки были настороже.
Молодец, подумал Коля, солидно, подстраховалась. Прямо крепость в обороне.
Когда шли домой, Павлик спросил негромко, как бы отключая от разговора чуть поотставших ребят:
— Марью не разглядел?
— Это какую?
— На лавке сидела. Я вас знакомил в тот раз.
— Эту разглядел, — сказал Коля. — Очень даже хорошо.
— Ну и как?
