него и вестей, и помощи, будут радоваться его успехам на службе.
Край необозримых равнин, глубокого синего неба, в которое поднимаются силуэты далеких гор, встретил молодого авиатехника яркой южной весной. В полку нужны были его умелые руки, надежные знания.
Служба увлекла. Ежедневно провожал в небо самолеты. Порой, глядя им вслед, забывал обо всем, мысленно стремился в высоту. Замечал разбросанные инструменты, масляные пятна на земле и брался за свой будничный труд.
5
Мы зашли по берегу далековато. Евпатория в утреннем мареве расплывалась разноцветным пятном. На мокром песке менялись паутинки следов.
Глядя на узор, который смывала набегающая волна, я думал о том, какой след оставляет человек в человеке.
Думал, видимо, потому, что Покрышкин рассказывал как раз об этом.
— Однажды поздней осенью я получил путевку в дом отдыха. Впервые в жизни на море!.. Я люблю сибирский лес, не раз продирался на лыжах сквозь его чащи. О море же только читал... Вот и оно. Осенью оно хмурое, ежедневно штормило. Мне хотелось заплыть далеко, но не удавалось. Волны кидали лодку, но я чувствовал себя хорошо: море было в моих руках.
Возвращаясь назад, увидел на берегу возле санатория толпу. Что случилось? Вытащив лодку на сушу, заметил, что тут были и основном работники дома отдыха. Оказалось, они собрались по тревоге. Считали, что я уже достался рыбам на завтрак.
Волоку лодку к привязи. Услышал уравновешенный, спокойный голос:
— Сам ходил?
Я оглянулся и узнал лейтенанта Супруна. Он носил тогда два кубика в петлицах. Его знали все, имя летчика-испытателя было прославлено на всю страну. На груди Супруна, видимо, у одного из всех, кто отдыхал здесь, был орден.
— Сам, — ответил я.
— Поплывем вместе?
— Думаю, не сейчас же?
— Когда угодно.
— Завтра — пожалуйста.
— Согласен! — Супрун помог мне вытянуть лодку.
На следующий день море было таким же неспокойным. Мы встретились с Супруном на берегу. Первая же волна подхватила нашу лодку и отнесла метров на десять.
Супрун сел на весла. Греб сильно, умело. Я наблюдал за ним. На ноге у него был большой шрам. Когда мышцы напрягались, мне казалось, что ему больно.
— Давай сменю.
— Обожди, Хочется поработать.
Далеко в море мы решили передохнуть.
— На каком летаешь? — спросил меня.
— Ни на каком...
— Шутишь?
— Вполне серьезно. Я — техник.
— Не верю. У тебя характер летчика.
Я открылся перед ним со своей давней мечтой. Супрун слушал с сочувствием.
— Ну я же угадал, что ты в душе летчик! — воскликнул он. — Мне тоже нелегко достались голубые петлицы. Вот вернусь в Москву, может быть, чем-нибудь помогу тебе. Главное — не теряй надежды. Будешь и ты летать, обязательно!
В море мы дали друг другу слово, что будем переписываться.
Прогуливаясь вечерами по набережной, мы много говорили об авиации. Супрун считал меня бывалым пилотом. Я снова и еще больше поверил, что добьюсь своего.
Когда разъезжались по домам, Супрун мне сказал:
— Стране потребуется много летчиков, и ты вскоре переучишься на пилота. Учти, пилот будущего — это не только храбрый человек. У нас уже сейчас десятки разных боевых машин, их надо знать досконально. А самолеты противника? Их тоже необходимо знать. На войне летчику придется пересаживаться с одной на другую. Вот тогда-то такие, как ты, бывшие авиатехники, будут чувствовать себя как боги!..
Возвратись в полк, я снова начал писать рапорты...
Мне предложили учиться в авиационной инженерно-технической академии. Это было резонно. Я просился на учебу — пожалуйста. И возможно, если бы я поступил в нее стал бы инженером, что мне и пророчили ровесники, возможно, проснулась бы во мне конструкторская жилка — я любил изобретать, колдовать над механизмами. Но я поставил перед собой цель: научиться летать! Прошел еще год. Произошли добрые перемены: авиатехникам разрешили переучиваться на пилотов. Меня послали в Качинскую школу, которая готовила летчиков-истребителей.
6
Через два года, закончив авиашколу, молодой летчик Александр Покрышкин прибыл в полк, что стоял в степном украинском городке.
В первом же полете его взору открылись яркие просторы украинских степей, степей, за которые он позже устремится в бой с врагом.
Тревожные раскаты военной грозы слышались то на востоке, то на западе. В боях на озере Хасан, у реки Халхин-Гол, в короткой, но тяжелой стычке на советско-финляндской границе наша авиация держала экзамен на зрелость, летчики прославляли себя мужеством, преданностью матери-Родине. Тот, кому было доверено оружие, кто понимал, какие назревают события, — готовил себя к великому и святому делу.
Старший лейтенант Покрышкин, полгода пробыв в полку, дал согласие ехать на курсы командиров звеньев. Странно, зачем ему снова целыми днями просиживать в классах? Он хорошо летал, досконально разбирался в теории — и опять становился курсантом.
Но у Покрышкина к этому было свое отношение. Он знал, что на полугодичных курсах обязательно встретится с летчиками, которые уже дрались с японскими истребителями, увидится с теми, кто на «чайках», на И-16 уже испытал каждый боевой маневр.
В начале мая 1941 года Покрышкин вместе со своими друзьями Константином Мироновым, Александром Мочаловым возвратился с курсов в бессарабский городишко Бельцы, где стоял их полк.
Аэродром встретил их сюрпризом: здесь не было ни одного самолета, а его поле было разрыто. Началась перестройка, покрытие бетонированными плитами. Только возле ангаров возились авиатехники, разбирая какие-то большие белые деревянные ящики.
Когда приблизились к ангарам, увидели, что из ящиков, словно из скорлупы, вылупливались новенькие самолеты. Покрышкин сразу узнал уже знакомый ему самолет МиГ-3, на котором он поднимался в воздух. Это была машина, о которой слышали все истребители, на которой мечтали полетать.
Самолет, легко посаженный на прочное шасси, остроносый, весь порывался в небо, в атаку.
В этот миг все услышали, что где-то высоко в небе гудел самолет. Его силуэт был едва различим на голубом фоне.
— «Юнкерс»! — воскликнул Покрышкин.
— И возле него два «мессершмитта»!
— Разведчик с прикрытием, — печально подытожил командир полка.
