Мнишь много вельми об особе своей, отрок. За слова таковы, будь чернец ты, полагался бы тебе суд церковный и заточение.
Петрок вспомнил угрозу игумена, усмехнулся.
— Да ты сам-то не крепко смирен был,? сказал Яреме.
— Что можно собаке, то не руш, кутенок. Проживи с мое, прослужи богу.? Чернец схватил вилы, поднялся.? Ну, покалякали ? годе, не то с тобой беду накличешь. Берись-ка за плетенку, тащи наверх.
«И что осерчал? ? поглядывал Петрок па насупленного монаха.? Сам почал ведь».
Годом показались Петроку две недели поста, затворничества и коленопреклоненных молитв пред строголикими святыми. Игумен, исповедуя отрока, был выглядом его доволен: стончал тот с лица и тих стал, неразговорчив. Однако исповедальное слово Петрока игумену не по душе пришлось.
— Таишь ли гнев в себе противу ближнего своего? ? спросил игумен.
? Покуль нет от меня прощения обидчикам, батюшка.
И увидел тогда игумен то, чего сразу не приметил: крепко сжатые, подсохшие губы и прямой, твердый взгляд не отрока легкодумного, но умудренного мужа. Оттолкнул его от себя.
МОСКОВИТ НА СВОБОДЕ
Петрок завидовал сироте-племяннику, коего взяла к себе мать в дом: скачет верхом на дрючке по двору, рубит лозиной лопухи под тыном, рад, что день теплый, тихий, что мать Петрока, которую и он, Васятка, кличет матерью, дала по случаю воскресенья новую сорочку ? по подолу красные петушки вышиты, крестики.
А Петроку свет не мил. Сидит на старой бесколесной телеге под поветью, читает; страшные слова пророка созвучны его настрою: «И возненавидел я жизнь: потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем; ибо все ? суета и томление духа». «Неужто нет на свете справедливости? ? думает Петрок.? Стало быть, и верить никому нельзя? Вот и батюшка Евтихий ? уж как был добр, книги давал, хвалил умельство, а что на повер вышло?» Мать утром поведала: ставень с Петроковой оздобой в церковном притворе сняли, навесили новый. А ведь сам присоветовал ад вырезать на ставне ? трудов да мозолей сколько было. Велика к батюшке Евтихию обида легла на сердце, не пошел к нему, хоть тот и наказывал приходить непременно... Каков же путь в жизни избрать, если не у кого искать опоры? К чему его учение, когда некуда податься, кроме как в услужение к купцу Апанасу, разорившему их семью? «И предал я сердце свое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость, узнал, что и это томление духа,? находит Петрок себе горестное утешение в речениях «Екклезиаста».? Потому что во многой мудрости много печали, и кто умножает познания ? умножает скорбь...»
Стукнула воротная брамка. Петрок, не глядя, познал ? Ладина поступь.
— Тебя тата мой кличет до нас.? Лада запыхалась.
— До ва-ас? ? не поверил Петрок.
— Вельми кличет,? подтвердила Лада.
Петрок встал, отряхнулся, увидел хомут, что с весны на деревянном крюке висел, потрогал, поправил. Он никак не мог решить, идти ли ему к бочару: дивно, что кличет.
— Это я татку надоумила. Петрок с подозрением оглядел Ладу.
— Ты?..
— Истинно говорю, я. Они посели в горнице, чую: сговариваются, а мне все слыхать...
— Кто ? они? ? перебил ее Петрок.
— Тата, да подмастерья, да Устин-коваль, да еще слепец.
— Слепец?
— Истинно говорю, слепец. Лирник. Сказывал, у твоего таты правой рукой был. Еще и тебя нянчил.
— Уж не Ахрем ли? ? обрадовался Петрок.? Ну, верно. Гляди, Ахрем объявился!
— Он-он! Тата его стрел у Еселя в корчме, когда московита гайдуки схватили,? Лада всплеснула руками.? Да ить ты ничего не ведаешь! А в городе такое творится ? ходить боязно. Вечор татка в краму послал за солью. Я только до немецких лабазов добежала, глядь ? гайдуки скачут. Пики, шабли у них. Геть! Геть! А посадские тын разломали и на них с дрекольем. Что было-то, господи! ? Лада подперла ладонью щеку, покивала головой.? Все из-за того московита,? добавила шепотом, озираясь на
Васятку, который тоже подошел, разинув рот, слушал, водил розовым язычком по щербине в острых зубках.
— Брысь! ? турнул племянника Петрок. Тот захныкал, отбежал к хате.
— Маманьке все чисто скажу! Петрок покраснел.
— Сказывала бы толком,? проворчал он.? Почто гайдукам-то московит дался? Али тать какой?
— Ярлык он от московского князя посполитым принес. В том ярлыке писано, чтоб стояли крепко мстиславльские люди, не давались бы шляхте, а князь московский вскоре сам придет со многим войском.
— Гляди, что деется! ? Петрок и о печалях своих позабыл.
— Да беда: гонца княжецкого староста в подземелье кинул, готовит ему расправу, а ярлык ксендзы спалили перед костелом,? вздохнула Лада. ? Тата и сговаривается с посадскими, как бы гонца вызволить. Я и скажи, что ты ход потайный ведаешь.
Петрок задумался.
— Верно, был ход в камнях подле Вихры, ежли не закопали. Постой, постой! Это они рисково удумали. Ладно, ступай ? я следом.
...Под вечер долгорукий Родионов подмастерье наведался к Еселю в корчму. Возле бочонка, потягивая пиво и преувеличенно шумливо перебраниваясь, поджидали долгорукого посадские.
— Готовы ли? ? спросил долгорукий, приблизившись к кузнецу Устину.
— Вечерню отзвонят ? тут и мы со свечкой,? отвечал кузнец, кивком показывая на своих людей. Возле него сидело человек десять ? двенадцать партачей, угощались пивом.
— Добра.? Долгорукий незаметно передал кузнецу тяжелый кошель.? Может понадобятся возле ворот.
...Едва позвонили в церквах к вечерне, на дороге перед городским замком появился захмелевший малый из посадских. Спотыкался, зачинал и тут же обрывал песню, куражился, а приблизившись к воротам, стал выкрикивать бранные слова. Пока он поминал родословную ясновельможного старосты, воротные стражники, переминаясь с ноги на ногу, только грозили ему пиками и мушкетами. Однако вскоре малый и стражников обозвал непотребно. Тогда двое из них выскочили на дорогу, готовые всыпать дерзкому гуляке. Но едва они приблизились, посадский, который перед тем едва держался на ногах, вдруг ловко выхватил у одного из стражников пику, показав сразу же, что умеет ею владеть. И откуда ни возьмись вынырнули из-за ближних домишек еще двое или трое посадских. На дороге перед замком началась свалка. Остальная воротная стража, размахивая мушкетами, поспешила на выручку своим. Пронзительно засвистели, завопили мальчишки.
— Гайдуки посадских бьют до смерти!
Горожане, шедшие в церковь к вечерне, сворачивали на шум, толпа перед замком росла. С криками в отворенные ворота кинулись партачи, которых привел кузнец Устин, кто с колом, кто с отнятою у стражника пикой или мушкетом, а иные ? зажав в руке камень-голыш потяжелее. Гайдуки, засевшие в башне над воротами, выпалили из полугака. Ядро со свистом и дымом врезалось в глазевшую толпу, закричали раненые. Горожане побежали, давя упавших. Какой-то слободской малый, простоволосый и в одной сорочке, рысью погнал в ворота высокий воз жесткого болотного сена. Воз подожгли. В обе стороны от ворот раздулись белые усы дыма, затем бойницы лизнул огонь, опалив лица гайдуков. Во дворе замка строились вооруженные мушкетами жолнеры. Пан Ян с балкона отдавал торопливые приказы; в каком-то закуте скулил почуявший паленое лисенок; выли борзые.
...Тем временем у глухой стены замка, со стороны реки, Петрок топтался над устьем лаза, грея в руке тяжелую рукоять пистоля. Давно уж скрылись в лазе Родион и его долгорукий подмастерье. И цыган с ними:
