коваля Устина ? зачинщика смуты. Устину с товарищами пришлось темной ночью на челне бежать по Сожу на московскую сторону. Крепко взлютовал староста за дерзкое нападение посадских на городской замок, за то, что упустили стражники из склепа опасного узника. И мертвых смутьянов не пощадил пан Ян ? велел повесить на воротах замка, и три дня клевало мертвецов воронье.
Разлил Петрок по чеканным чарам старый мед, который сохранялся для такого случая в холодном погребе. Дружно выпили гости, пожелав, чтоб не обнесла судьба удачей жизнь Петрока. Евдокия Спиридоновна всплакнула, что не дождался отец такой радости ? увидеть своего сына ученым грамоте, возмужалым.
— Э-э, что тужить, хозяюшка,? отвечал на это лирник Ахрем.? Славно жил купец Тимофей, славную и смерть принял. От добрых же родителей ? добрые дети, и не позабудут они отцовских заветов.
Взял Ахрем свою лиру, тронул струны, заиграл веселое:
А когда отпировали гости, вышли через широко отворенные по такому случаю ворота, кланяясь за хлеб-соль и угощение хозяюшке, затихло в хате, взяла из кута Евдокия Спиридоновна посох, подала сыну с такими словами:
— Возьми, Петрок, родитель твой тебе его завещал.
Лег на ладонь Петрока тяжелый ясеневый посох. Тяжел-то он тяжел, да емок. На такой смело опереться можно, и от волка отмахнуться, а шиш подорожный либо иной лихой человек ежели вздумает напасть ? тоже посох оружие: штырь-то железный, что пика. Внутри же, в выемке, как раз под тем местом, где рукой браться, лежит жмень-ка земли с дедовских могил ? чтоб напоминала странствующему, откуда он родом, а в тяжкий час силу давала. В тайничке же хранилось несколько золотых, положенных туда еще дедом. Долго убивалась Евдокия Спиридоновна, узнав о решении сына идти с Тихоном. Однако перечить не стала: уж так повелось в роду Мстиславцевых ? отроки покидали отчий дом, чтобы вернуться назад умудренными мужами, изведавшими вкус жизни, познавшими тоску по родине.
Весь следующий день приходили в дом Петрока гости: были то родичи и просто добрые соседи. Приносили кто что: кусок полотна на рубаху, связку сушеных грибов, серебряные либо медные денежки ? на дорогу страннику. Лишь один гость принес в дом беду.
Был то купеческий старшина Апанас Белый.
— Ну, вот,? промолвил он, усаживаясь на кут,? приспела пора, милостивая Евдокия, должок отдавать.
Развела руками мать Петрока.
? Чем же, Апанас Савелович? Не собрали еще.
Купец улыбнулся, лицо его сияло добродушием.
? Теперь уж есть чем. Вот сын вырос, науку кончил. Хай идет до меня в приказные.
— Он иную дорогу себе предназначил,? отвечала Евдокия Спиридоновна, поднося купцу полную чарку.
Апанас выпил, крякнул, оглядел чарку, поставил на стол.
— Сие мне ведомо. Однако долг не отдадите, пойду до старосты ? отправят либо тебя, либо сына в долговую яму. Так-то...
— Смилуйся, Апанас Савелович, не губи,? протянула к нему руки Евдокия Спиридоновна.
Стоял Петрок весь похолодевший: в один миг рушились все его задумки ? вместо печатни и книжного дела предстояло теперь долгие годы сидеть в вонючей купеческой лавке, мокнуть и мерзнуть на, дорогах, приглядывая за богатыми Апанасовыми обозами, набивать суму дукатами этому улыбчивому живоглоту.
Купеческий старшина взял со стола порожнюю чарку, внимательно оглядел ее еще раз, поставил.
— Три дня тебе сроку,? сказал, уходя.? Через три дня пришли ответ.
В доме сразу ? словно покойника вынесли, даже Васятка притих. Выложила мать на стол все деньги, какие нашлись, серебро столовое подсчитала ? куда там: и десятой части долга не набралось. Петрок отвернул у посоха клюку ? блеснули дедовские золотые. Мать руками замахала:
— С чем же тебе, сынку, в дорогу?
— Да ведь, коли не отдадим, и вовсе дороги не будет.
— И то верно.
Однако и дедовских золотых оказалось мало.
— Так и быть,? решился Петрок.? Зайду-ка я еще в одно место, попытаю.
В следующий день, под вечер, отправился Петрок к попу Евтихию: тот еще прежде церковным служкою наказ передал ? пришел бы попрощаться. Отправляли Евтихия под надзор в дальний монастырь. После осады замка посадскими людьми схватили гайдуки попа Евтихия, привели к старосте. Винил Евтихия староста в том, будто по его, поповскому, наущению затеялась смута. Отрицал это поп начисто. И тогда пан Ян велел привести сведками причетника Никодима и купеческого старшину Ананаса Белого. Причетник после пыток на дыбе только плакал и все порывался поцеловать попу руку, Апанас же Белый твердо показал, что крепким рукобитьем завершил поп свой сговор с московитом и наущал затем братчиков на смуту, о чем слыхали люди купца.
— Да проклято будет на веки веков семя каиново,? отвечал на это поп и снова причастность свою к смуте отверг.
Не отважился староста расправиться с попом Евтихием, как с простым смутьяном, однако через архиепископа добился заточения его в монастырь подалей от мстиславльского староства.
В церковном дворе увидел Петрок попа Евтихия, готового в путь ? в теплой дорожной рясе, поверх которой надета была широкая свитка с воротом, в высоких сапогах. Ходил он вокруг нагруженной всяким скарбом длинной телеги, подтыкал рядно.
— Не покличь я тебя, небось не пришел бы,? не спросил, но с уверенностью сказал поп Евтихий, заглядывая Петроку на затылок.
Петрок молча понурился.
— Негоже обиду таку долго помнить, негоже,? пожурил поп Евтихий.
Отвел Петрока под липы, сел на перевернутое свиное корыто.
— В покои не кличу,? сказал он.? Пусто там, смутно.
Сел и Петрок, пригорюнился. Не было, как в прежнее время, желания открыть душу попу, поведать о своих печалях и радостях. Видно, понял это Евтихий, ни о чем не стал расспрашивать, покачал головой.
— Совершил я в гордыне своей деяния, о коих ныне сожалею,? заговорил он.? А в чем меня сей польский крумкач обвинил ? того не совершал и о том сожалею. Раздвоена душа моя была, хотел и там и тут сразу быть, оттого ныне один.
Евтихий поднялся, велел Петроку обождать его, а сам вошел в отворенные сенцы. Петрок подумал, что самое время о своем деле поговорить, поп будто к нему благорасположен. Поп вскоре вышел из сенец, сильно отгибаясь влево от тяжести какой-то ноши.
— Тебе,? промолвил Евтихий, задыхаясь.? Отложил, думал, не придешь, передам служкою.
Петрок присмотрелся: под чистой холстиной угадывались толстые книги.
— То Скоринины книжицы,? подтвердил поп Евтихий.? Ведаю, пойдешь к нему. Иди. Сие память обо мне будет, не потребуй.
Петрок, пересилив себя, нагнулся, поцеловал попу руку. Евтихий совсем не по уставу взял ладонями голову Петрока, поцеловал в чистый выпуклый лоб.
— Батюшка,? молвил Петрок.? Мне бы... У меня...
— Добра, добра, сын мой,? пробормотал поп Евтихий, всхлипнув. ? Прими мое благословение. Сказал тот Скорина в напутствии своем к Пятикнижию: не токмо для себя рождаемся мы на свет, но наиболее для служения общему благу. Помни сие. Предтечей истинной доброты и любомудрия иди в мир наш и верь: многи еще придут следом, и от добра родится добро, от света свет, от разума разум. Верь в то, даже
