подобные предложения, которые он принимал без колебаний, а после расставания не чувствовал сожалений. Но Шторм… Интуиция настойчиво подсказывала, что с ней не получиться ни просто, ни легко, тем более не стоит надеяться на короткую интрижку. Шторм оказалась сложной загадкой, и действовала на его чувства неожиданно сильно, чтобы надеяться на простоту.
А еще она была неопытной. Он думал об этом, представлял, каково быть ее первым мужчиной, наблюдать, как она впервые познает секреты страсти. Волна чистого желания поднялась крутым валом и чуть не взяла над ним верх.
— Нет, — отрезал Вульф.
Она не вздрогнула от его тона, не показала ни капельки недовольства отказом. Более того, улыбнулась и продолжила говорить спокойным ровным голосом, все так же растягивая слова.
— Наверное, мне бы следовало предупредить тебя о Тримейнах. Мы так легко не сдаемся.
Вульф не произнес ни слова, когда она развернулась и торопливо зашагала в компьютерный зал. Он не сдвинулся с места. Так и остался стоять в окружении освещенных витрин с драгоценными камнями в совершенно безлюдном музее. Вульф мог поклясться, что увидел перчатку, брошенную перед ним на мраморный пол.
Только перед дверью компьютерного зала Шторм замедлила шаг и сделала глубокий вдох.
— Муррр, — промурчал ей прямо в ухо Мишка.
Она медленно выдохнула.
— Помолчи. Я сожгла мосты.
Стараясь ни о чем не думать, Шторм вызвала такси, как только добралась до своего стола, затем собрала то, что собиралась прихватить в гостиницу, и заперла дверь. Еще не было шести часов, но так как она планировала поработать в своем номере, то не чувствовала вины за ранний отъезд.
Никто бы не сказал, что Шторм сбежала из музея, но она не потратила на сборы ни одной лишней минуты. Мысленно напомнив себе взять в аренду джип, про который говорила Вульфу, она заплатила таксисту и направилась к своему номеру. Свалила все что принесла, включая Мишку, на диван и тотчас села, чтобы скинуть ботинки.
Полчаса спустя, одетая в удобные старый, потертый свитер и леггинсы, Шторм свернулась калачиком на диване. Позже вечером у нее будет очередная встреча — не здесь, как в прошлый раз, а то могут заметить, — пока же она ожидала ужин, который с минуты на минуту должна доставить служба обслуживания номеров. Шторм включила телевизор, скорее для фона, чем для просмотра, и начала сортировать свои записи и рисунки.
Она старалась не думать о Вульфе, но его лицо продолжало вторгаться в мысли. Казалось, в памяти выжжены и невероятно синие глаза, и угловатые скулы и четкий рисунок чувственных губ.
Выжжены, а мосты сожжены. Шторм точно знала, что возврата назад нет. Невозможно вернуться к прежним отношениям, даже если очень захочется. Она позволила сердцу вести ее вперед, хотя голова подсказывала, что, скорее всего, ничего хорошего не получится. Но Шторм могла делать только то, что могла. Со всей ложью в жизни, у нее оставался единственный выход — найти разделительную линию и строго ее придерживаться. Решение рискованное, но другого выбора не было.
Из-за данного обещания она не могла рассказать Вульфу всю правду. По причине, которая привела ее сюда, Вульф должен был стать последним человеком, с которым у нее могли возникнуть личные отношения, тем более интимные.
Гораздо позже, ближе к ночи, когда Шторм ехала на встречу, до нее дошла суть проблемы. Правда была в том, что она оказалась меж двух огней — между двумя решительными мужчинами, одному из которых была обязана повиноваться, а в другого, по-видимому, — обречена влюбиться.
Глава 5
Близилась полночь, когда Вульф поймал себя на том, что с тех пор, как он вернулся домой около одиннадцати часов, уже в третий раз измеряет шагами свои шикарные апартаменты. Он покинул музей спустя несколько минут после Шторм — один из охранников любезно предоставил ему эту информацию — и вернулся к себе, имея в запасе достаточно времени, чтобы переодеться, а затем отправился на вечеринку, куда был приглашен две недели назад.
Он провел вечер в компании бывшей модели по имени Синди, светловолосой дивы ростом пять футов, девять дюймов, и был вынужден признать, что его спутница в точности соответствовала насмешливому описанию, данному Шторм в адрес типичных кукол Барби. Лощеная блондинка с невыразительным голосом, лишенным какого бы то ни было акцента, хорошо разбиралась в драгоценных камнях, поскольку буквально купалась в них, к тому же ее отцу принадлежала самая крупная доля розничного ювелирного бизнеса в городе. Кроме интереса к драгоценностям между ним и Синди не было ничего общего.
Вульф прервал встречу, заявив, что ему нужно сделать международный звонок (и это не было ложью), проводил даму до двери и откланялся, несмотря на предложение воспользоваться телефоном в ее спальне. Он не испытал искушения принять приглашение Синди, хотя уже был знаком с ее спальней. И это стало для него еще одним отрезвляющим открытием.
В конечном итоге он вернулся домой один, избавился от смокинга и заметался по квартире. Он давно не чувствовал себя таким встревоженным, мысли его путались. Впервые за долгое время он не мог полностью сконцентрироваться на работе, хотя вот уже пятнадцать лет именно работа была его эмоциональным якорем, смыслом его жизни. Но теперь стало бесполезно отрицать очевидное: Шторм завладела всеми его помыслами, и даже работа была не в силах изгнать ее из его мыслей.
Он был в смятении и знал это. Он слишком сильно хотел ее, чтобы игнорировать сделанное ею предложение. И не важно, насколько его тревожила перспектива взять на себя какие бы то ни было обязательства. В этом и заключалась проблема, — он буквально разрывался между желанием и осторожностью.
По правде сказать, она значила для него гораздо больше, чем просто очередная победа, и он понимал, что пары коротких ночей в ее постели ему будет явно недостаточно. Тем не менее, он не спешил признаваться в этом Шторм. Именно поэтому он отступил. Не потому, что не мог дать ей заверения, которые она хотела услышать, а потому, что был не готов это сделать. Возможно, во всем была виновата его гордость, из-за которой он не желал признавать, как много эта девушка стала для него значить. И все же, дело было не только в его эго.
Была еще сама Шторм. С одной стороны, она заслуживала большего, чем просила. Намного больше. Он интуитивно это чувствовал. Черт возьми, она имела право ожидать, что с ней будут обращаться по всем правилам старомодного кодекса любви и брака.
Была какая-то ирония судьбы в том, что из всех мужчин в мире именно его, Вульфа, так сильно заботил этот вопрос. Никакая другая женщина не вызывала в нем подобных мыслей. Но Шторм и не была похожа на других знакомых ему женщин. Она была женщиной, созданной, — самой природой или жизненным опытом, — чтобы быть полноправной спутницей жизни мужчины, его другом и партнером во всем, а не только в постели. Просить ее стать чем-то меньшим, значило сломать ее дух.
С другой стороны, Вульф осознавал, что нельзя также не принимать всерьез то воздействие, которое она на него оказывала. Сила этого воздействия была такова, что могла навсегда изменить жизнь мужчины, даже если он полностью держал ситуацию под контролем. Все его инстинкты кричали, что она — именно та женщина, которая всегда будет царствовать в его сердце, и он не сможет забыть ее, как невозможно забыть собственное имя.
И к этому, как он уже неоднократно признавался себе, он был как раз таки не готов.
Было уже около полуночи, когда он все-таки заставил себя сконцентрироваться на деловых вопросах, и присел позвонить. Он набрал по частной линии приватный номер парижского офиса, и стал с нетерпением ждать ответа — в этот раз против обыкновения трубку долго не снимали. Наконец ему ответил очень раздраженный голос с явным французским акцентом:
— Шевалье.
— Если у тебя такое ужасное настроение, — сказал Вульф, — я позвоню в другой раз.
