Где-то час спустя, мы снова встретились на кухне. Не было лишь нашей девахи. Я предположил, что с ней может что-то произойти, но Сашка успокоил меня, сознавшись в том, что втер ее четырьмя кубиками. Мы тогда, помню, все тут же ломанулись в комнату, где лежала эта телка. Включили свет и увидели совершенно голую девушку с раздвинутыми ногами, которая, не раскрывая глаз, простонала: «Дайте мне хоть пососать». У меня тогда голова закружилась, и я, как ошпаренный кипятком, выскочил из квартиры, а мои сотоварищи спокойно драли ее больше суток подряд, периодически спрыскивая раствором свой и ее темперамент. Это была, ИМХО, настоящая девочка на приход. Они после не раз ее покупали. И все бы ничего, если бы не один эпизод, приключившийся следующим после описываемой выше зимы летом. Многое мне объяснило то, что я сейчас вспоминаю. Итак, пресловутым летом я как-то зашел по делу в ту же квартиру, где происходили периодические наши марафоны, начавшие уже носить не только ритуальный характер, но и вполне осмысленный наркоманский оттенок — вмазка ради вмазки. Очень хорошо помню свою тогдашнюю философию. Я никогда не стану наркоманом хотя бы уже потому, что употребляю наркотики несколько лет, и до сих пор держу руку на пульсе. Очень распространенная обманка, затянувшая петлю не на одном горле. С того зимнего случая вся компания была в сборе и трезвой чуть ли не впервые. Когда встречались полным составом, то обязательно или бухали, или винтились. В доме гостила незнакомая мне девчонка — улыбчивая самка-послешкольница с блядским огоньком в глазах. Ее определенно радовало такое количество заботливых и дорого одетых ухажеров. Как вышло, что девушка оказалась с одним из нас наедине в спальне, я, честно говоря, не знаю, поскольку за всеми этими беспорядочными совокуплениями моих товарищей никогда не следил. Что они там делали — тоже, само собой, не интересно. Постепенно с кухни в спальню переместились все, кроме меня. Поскучав какое-то время, я все-таки поперся взглянуть, что же там происходит. Войдя в комнату, я обнаружил стоящую на коленях, одетую и совершенно зареванную девушку, вокруг которой сгрудились мои три товарища, у каждого из которых были приспущены штаны.
— Ты прикинь, — сказал мне один из них. — У этой сучки месячные.
После этой истории я несколько лет не заходил в ту квартиру. Потом сидел. И лишь после освобождения стал опять туда наведываться — с головой уже нырнув в винтовое варево.
На сегодняшний день из нас четверых я один остался в обойме. Один из нас сейчас мотает девять лет. У него гепатит и ВИЧ, и, скорее всего, он на волю больше не выйдет. Второй сошел с ума, когда годы спустя снимался с героина метадоном. Он так и не вернулся к людям. Пока я наезжал в ту местность, о которой сейчас рассказываю, иногда встречал его на улице — он гулял с собакой, и никого не узнавал, тупо улыбаясь лужам и деревьям. Третий мой корефан отсидел четверину, и теперь совсем плох. Сифилис, пожалуй, самое незначительное, что с ним случилось. Круг общения этого моего товарища замкнулся на таких же, как он, безвременно состарившихся торчках. Я иногда заезжал к нему первое время после соскока с системы, но почти всегда не выдерживал и вмазывался его продуктом, который был довольно плох, чтобы им втираться и после не сожалеть о содеянном, зомбируя по ночным или утренним улицам в полных непонятках. Так вот, мой здоровенький пока мальчуган, запомни еще одну аксиому — за все приходится платить. Если я тебе скажу, что бесплатный сыр только в мышеловке — я тебе не скажу ничего. Вступая на путь винтоварения, ты неизбежно становишься героем тех историй, которые только что прочитал. Ты даже можешь не успеть понять, что меняешься — так иногда быстро происходит мутация. Представь себе человека, бьющего до обморока не желающую ему отдаться малолетку только за то, что у нее менструха. А теперь представь на месте этого человека себя. Так оно и будет, скорее всего. Хотя бы один разок, но будет что-нить в этаком духе. А знаешь ли ты, как подобные истории меняют личность, что они делают с тем, кому потом годами снится это зареванное личико ни в чем не провинившейся девочки? А способен ли ты представить себе, как сильно изменится после такого та самая зареванная девочка? Не знаю, к счастью или к сожалению, но многие, находящиеся в глухом торче люди, даже не пытаются думать о подобном. Они просто действуют — и живут дальше, сполна получая от ебучей суки-житухи за каждый неверный шаг. Если бы Максим Горький жил сегодня — он наверняка бы описал все это, потому что на дне происходит именно так. И если уж чего-то и стоит по настоящему опасаться, так это не передозов и болячек, а подобных воспоминаний… или полной потери памяти. Думаю, беспамятство — это такая ложная дверь лабиринта. После того, как в нее заходишь — обратно уже никак. Сказочное везение нужно, чтобы пережив несколько лет подобного бардака, случайно наткнуться на замаскированный выход. Мало кому удается. Мне вот удалось — и именно поэтому я считаю, что должен все это тебе рассказать. Если ты когда-нить сподобишься встать со мной рядом, то очень даже хорошо поймешь меня. Хватит ли только у тебя нервов и здоровья твоего немеряного, как тебе кажется, пережить то, о чем я рассказываю? Да и откуда гарантии, малыш, что ты, как я, выскочишь из комнаты, а не пристроишься четвертым и не скинешь свои штанишки, чтобы тыкнуть хуем в зареванное личико? Я-то остался один. А их было аж трое. Пропорции, однако. Вечная философия неравенства.
Фуф… Нагнал морали. Ну, чем не русский писатель?..J)))
Ведь с какого-то момента невозможно читать многочисленные идиотизмы, написанные людьми, не имеющими маломальского представления о том, о чем я теперь пишу сижу. Никогда не забуду исповедь какой-то дуры, зачитанную мной вслух множеству знакомых. Всю кашицу переносить в свою книгу не буду, дабы поменьше засерать зрение читательское. Лишь начальное предложение приведу в качестве примера — «Вначале мой брат курил анашу, а потом он начал ей колоться». Во как, оказывается, иных колбасит.
Но это еще не самое глупое из написанного. Здесь хоть посмеяться есть, над чем. Настоящее тупорылие начинается там, где за него дают научные степени. Там уже не до смеха. Там рулит жесткая конкуренция за место под Солнцем, за право «лечить» от наркомании, «реабилитировать» после неправильно прожитой, по мнению реабилитологов, жизни. Там, где рождается индустрия — смеяться не над чем. Плакать тоже не стоит. Отстреливать надо — каждого, вместе с семьями и учениками. В моей стране сейчас нет ни одного сколько-нибудь известного специалиста в области наркологии, ни одного добившегося реального успеха доктора, который не заслужил преждевременной могилы. Так и вертится на языке последнее слово революционера Петра Алексеева: «Но поднимется кулак многомиллионного рабочего класса, и деспот империализма, огражденный мощными штыками, распадется в прах». Если когда- нить многомиллионная армия наших наркоманов перестанет швырять друг друга на точках и кроить друг от друга по мелочам — наступит конец наркологии. Но, увы, этого никогда не случится. А жаль. Мне вот очень жаль. Слишком уж иногда душа просит отмщения за всех тех, из кого выкачали последнее, дав взамен пустоту фуфловых обещаний. Очень многие мои товарищи перед тем, как хлопнуть дверью, пытались обращаться за помощью. А вместо помощи получали сбитый дозняк, отправляющий на тот свет каждого, кто хотел по природной своей наркоманской жадности до кайфа поставиться прежним количеством дряни. Этого я простить не смогу никогда — никому.
Впрочем, личное с общим путать не следует. Поехали дальше.
«Лубянка, все ночи полные огня!» Ох, сколько правды в этом вопле одного моего знакомого, переживающего сейчас не самый лучший период своей жизни. Я эту долбанную Лубянку всегда ненавидел. Хочешь приблизиться вплотную к негативу — ступай туда.
Года два назад журнал «Российские аптеки» заказал мне статью о том, как идут дела у Первой аптеки. Место воистину легендарное. Я туда попал впервые в качестве покупателя запрета больше десяти лет назад. Это была настоящая ярмарка жути. Приобрести у милых бабушек можно было все, что угодно. Оно и сейчас так, но стремов с той поры прибавилось сильно. Я еще в первые визиты сильно удивлялся тому, что никогда бы не подумал, встретив этих бабусь где-нить в сквере, будто они — пожилые женщины эти — в свободные от внуков и правнуков часы приторговывают наркотой. Слишком уж не вяжется в голове. С другой стороны — именно старость и должна торговать смертью. Хуже, когда на подобное уходит молодость. За последние десять лет Лубянские торговые ряды несколько помолодели — иной раз там можно увидеть за работой и теток предпенсионного возраста. И даже студенческого. Молодым ведь везде у нас дорога. Помню, как два года назад я внимательно изучал происходящее, стоя немного в сторонке. До того давненько уже не наезжал — нужды особенной не возникало как-то. Стоял я в сторонке — и наблюдал трезвыми глазками за тем, что творится вокруг. Не буду описывать наблюдений. Ни к чему это. Кому надо — сходит и сам посмотрит. А ты, сопляк, спровоцировавший меня на эту писанину, очень скоро сам там окажешься, если прямо сейчас не тормознешься. Даже и не знаю, как еще мне свой гвоздь поглубже в твою тупую башку вколотить.
Давным-давно — еще до тюрем своих — мы приехали к Первой аптеке вдвоем с лучшим моим другом Деном. Он тогда сильно подвис на гердосе — вплотную уже к грамму приблизился. Стиральный порошок
