— Нет, это не мое кольцо. — Неуверенность, с которой это было сказано, настолько очевидно говорила о другом, что она еще больше склонила голову и поправилась: — Простите! Мое... Было мое...
Рогозина признала, что Васильева приобретала для нее туфли и отрез на пальто. За все эти вещи Рогозина с ней рассчитывалась. А кольцо... ее кольцо Васильева предложила продать за хорошую цену «одному знакомому». Рогозина согласилась, отдала кольцо, а через неделю Васильева привезла ей двести шестьдесят рублей...
— ...Да, действительно, я им денег не давала, — подтвердила Васильева. — А мне срок не увеличат за то, что я врала на них? Ведь я раскаялась, правда?..
ВЫСТРЕЛ
Жакан. Хирург сразу понял это. Слепое ранение в область живота страшной охотничьей пулей, надрезанные края которой разворачиваются налету и беспощадно кромсают тело.
— Положение тяжелое, — сказал хирург мужу пострадавшей. — Конечно, мы примем-все меры для спасения жизни, но... И неужели нельзя было ее доставить на машине? Ведь это безумие везти такую больную на мотоцикле!
Повернувшись к дежурному врачу, доктор распорядился:
— В операционную! Вызвать сестер! Подготовить общий наркоз! Будете ассистировать! — И тихо добавил: — Скажите, чтобы сообщили в милицию, что доставлена женщина, раненная при неизвестных обстоятельствах.
Капитан милиции Глушин прибыл в районную больницу, когда операция была уже закончена. Хирург пригласил его к себе в кабинет.
— Это вам, наверное, пригодится, молодой человек, — сказал он, протягивая маленький комочек бумаги.
Обращение «молодой человек» доктор бесцеремонно применял ко всем, кого считал моложе себя, и оно никого не обижало.
Капитан развернул бумажку: на ладонь выпал поблескивающий изломами искореженный кусочек металла.
— Извлекли при операции?..
— Да.
— Пострадавшая, наверное, в очень тяжелом состоянии?
— Да. Доставили рано утром без сознания. Операцию сделали, переливание крови... Но чудес, знаете ли, не бывает, и надежды мало... Нет, нет, — предупредил он капитана, уже готового обратиться с просьбой. — Нечего еще и думать об этом. Говорить с ней в лучшем случае раньше чем через три дня не разрешу. И не надейтесь, — сердито замахал он руками.
— А в худшем случае... Как же в самом худшем случае, доктор? — тихо спросил капитан. — Ведь вы говорите, надежды мало. Значит, то, что ей известно, может уйти с ней?
— Наше дело лечить... если возможно, — добавил доктор. — Если невозможно — избавить от ненужных мучений; хоть сколько-нибудь облегчить их, пока в человеке теплится жизнь. Таковы заповеди медицины. Это для нас закон.
— Но, доктор, если уж говорить о законах, то надо искать преступника. Я думаю, вы не отрицаете, что здесь налицо преступление?
— Да, пожалуй...
— И, может быть, в ваших руках единственный ключ.
— Если бы в моих, — вздохнул врач. — Она еще не скоро придет в себя после наркоза. Сейчас я могу лишь дать заключение о характере ранения. Кстати, странно, что она сама добралась домой... В общем, как только можно будет допросить ее, я сообщу вам. Всего хорошего, молодой человек.
— Спасибо, доктор. Буду ждать. А заключение ваше необходимо. Простите, вы не знаете, где муж этой женщины, он не у вас?
— Приедет к вечеру. Сказал, что ему надо передать склад или ключи.
— М-мгм... До свидания, доктор!
Итак, Ольга Васильевна Тарасова, тридцати лет, проживает с мужем в Большом Замостье... Муж!.. Надо, наверное, начать с него. А если... если она так и не придет в себя, тогда только с него.
Размышления оперативного уполномоченного прервал звонок. Да, да. Сейчас он будет. Дождь, начавшийся с ночи, переставал. Накинув плащ, Глушин вышел на улицу. Наступал серенький вечер.
Хирург ждал.
— В вашем распоряжении пять минут, — сухо сказал он.
Сестра подала капитану халат. Глушин неловко натянул его на китель. Осторожно ступая, пошел вслед за врачом.
Тарасова была в палате одна. Доктор уже позаботился вывести ходячих больных. Светлые волосы женщины, рассыпавшиеся на подушке, казались необычайно густыми, бледное лицо — очень маленьким. Сухие губы слегка шевелились, веки тихонько вздрагивали.
— Здравствуйте, Ольга Васильевна, — негромко сказал капитан и сел на табуретку у изголовья.
Она открыла глаза и сделала попытку повернуть голову, но не повернула и одними глазами ответила на приветствие.
Доктор наклонился к больной.
— Не делайте лишних усилий. Расскажите этому товарищу, что с вами произошло. — Заметив метнувшуюся в глазах тревогу, добавил: — Здесь ваши друзья, волноваться не стоит. — Дрогнувшие уголки его губ должны были изображать бодрую улыбку, а нетерпеливый жест Глушину — подвинься поближе.
Тот придвинулся:
— Я слушаю вас...
— Мужчина... — произнесла она тихо и невнятно, — мужчина на дороге.
— Вы говорите мужчина? — переспросил Глушин. — Что же он сделал?
— На дорогу из леса... вышел... — выстрелил в меня. Из ружья выстрелил, — словно выдавила она, не открывая глаз. Слезинка заблестела и расплылась под опущенным веком. Женщина еле слышно застонала, и голова ее глубже вдавилась в подушку.
— Довольно, довольно, милейший, — зашептал доктор. — Ступайте.
Капитан вышел и, сев в коридоре у тумбочки, написал несколько коротеньких фраз. Когда появился врач, Глушин молча протянул ему лист бумаги.
Хирург прочел, достал авторучку, и на бумаге появились еще две бледно-зеленые строчки:
«Записано со слов Тарасовой в моем присутствии. Главный врач районной больницы Чеботарев».
Напрасно Глушин надеялся узнать от Тарасовой еще какие-нибудь подробности происшествия. Состояние больной становилось всё хуже и хуже. К исходу третьего дня даже опытная рука старого врача с трудом нащупывала пульс.
Вечером у постели Тарасовой поставили ширму. Под утро носилки, покрытые простыней, тихо, стараясь не разбудить больных, вынесли в покойницкую.
Дело о нападении на Тарасову было поручено следователю Васютину. Он начал с допроса
