родственников пострадавшей.
Муж Тарасовой рассказал, что поутру, едва рассвело, Ольга отправилась на птицеферму. Спустя примерно полчаса он услышал неподалеку от дома стоны. Тарасов выскочил на дорогу — на обочине лежала жена. Одежда ее была вся в крови. На крик Тарасова прибежал брат Ольги — Черкизов, дом которого здесь же рядом. Они поняли из несвязных слов Ольги, что на полпути к ферме из леса, что подходит вплотную к самой дороге, в нее выстрелил какой-то мужчина. Они не расспрашивали, как она сумела добраться до дома. Тарасов завел мотоцикл и повез раненую в больницу. Брат взял ружье и прошел по дороге вдоль леса, но никого не обнаружил.
Черкизов, брат Тарасовой, на допросе подтвердил показания ее мужа.
— Я прошу вас обоих проехать со мной, — сказал Васютин, закончив допрос. — Надо осмотреть место, где вы ее подобрали.
— Хорошо, товарищ следователь. — Черкизов запахнул новенький синий ватник. — Если хотите, можно воспользоваться моей машиной. Вот она у крыльца.
— Ладно, — сказал Васютин.
Черкизов пошел к машине. Он не спеша вынул из-под сиденья тряпку и принялся протирать еще не просохшее стекло серенького «Москвича».
Васютин вышел в сопровождении работника милиции с собакой.
Колеса глухо застучали по булыжнику, замелькали мелкие лужицы. Телефонные столбы в лесу подступали к дороге, на поле — уходили далеко в сторону. Вскоре они исчезли совсем, а дорога стала хуже — булыжник сменился наезженным колеями гравием.
На краю деревни, протянувшейся вдоль реки, Черкизов остановил машину и распахнул дверцу.
— Вот здесь, у калитки, — сказал он. — Перед мостиком почти.
За плотной стеной молоденьких елочек, густо насаженных вдоль забора, виднелась железная крыша и фронтон шлакоблочного дома.
Васютин присел у края дороги и тщательно осмотрел место: могли сохраниться следы ползущего человека, капли крови. Но песок был весь в оспинках дождя. Только отпечатки велосипедных шин не были тронуты ими: велосипедист проехал недавно.
Собака след не взяла.
Направились к лесу. Исследовали весь участок дороги, к которому справа вплотную подступал лес, а слева, за поросшей мелким кустарником канавой, тянулись выгоны. Точно место происшествия установить так и не удалось. Где-то на этом небольшом участке дороги...
От леса до усадьбы Тарасовых, крайней в деревне, было не менее километра. Далековато. Васютина одолело сомнение: могла ли тяжелораненая женщина сама добраться отсюда до дому? Он тут же вспомнил, что во время войны бывали случаи, когда раненые бойцы, — не в руку, не в ногу раненные, а в грудь, — сами добирались до медицинского пункта. И лишь тут, когда помощь была уже рядом, их оставляло нервное напряжение и они падали замертво. Могли идти... Значит, и она могла?..
— Почему вы не привезли сестру в больницу на машине? — спросил Васютин у Черкизова на обратном пути.
— Горючего мало было, не довезти бы, — спокойно ответил он.
Муж промолчал.
Известие о нападении на Тарасову взволновало всех в районе. Неизвестный, который, очевидно, скрывался в лесу, мог совершить новые преступления.
Оперативные группы милиции прочесывали местность. Были допрошены многие охотники. Но напасть на след преступника не удавалось. Непонятны были и мотивы убийства. Ограбление? Тарасова не говорила об этом. Да и что можно было взять у женщины, отправившейся рано утром на работу? Месть? За что?
Следователь опрашивал соседей погибшей, жителей Замостья, не слышали ли они в то утро выстрела или криков, не видели ли Тарасову? Нет, не видели и не слышали ничего: утро было пасмурное, дождливое, поднялись поздно. Птичницы, которые в это время были на ферме, тоже ничего не слышали.
Перед Васютиным проходили разные люди: пожилые и молодые, словоохотливые и замкнутые. Видно было, что они хотели помочь, старались рассказать всё, что знают, высказывали свои предположения, давали советы. Но, убирая очередной протокол в папку, следователь каждый раз с сожалением отмечал, что ничего нового по делу не узнал.
В конце дня у следователя сидела краснощекая маленькая старушка из тех, что с клюкой и тридцать верст отшагают. Васютин слушал ее, как запоздалого оратора на затянувшемся собрании, а она бойко вела неторопливый рассказ:
— Ходила я вчерась по грибы. Иду по березнячку молодому, что на вырубке, — подберезовиков там пропасть, гляжу — лосеночек. Смирный такой стоит, скучный. Поначалу напугал меня, всё же зверь лесной, мало что ему вздумается. Да мать, может, рядом, да покажется ей, что детеныша обидеть хотят. Не поздоровится тогда. Остановилась я: что делать? И он стоит, не шелохнется, только ушами подергивает. Я тихонечко бочком, бочком... И он за мной, а голову всё вверх тянет, принюхивается вроде. Заговорила я: «Чего ты, дурашка, за мной идешь? Может, матку потерял?» Только ушами хлопает. Ломоть хлеба у меня с собой был. Развернула тряпицу, запах от него пошел, а он в лесу особенный, сильный. И самой есть захотелось. Отломила себе корочку и ему кусочек, осмелела, протягиваю. Ноздри так и затрепыхались у него, а не подходит, тоже, наверное, боится. Положила я хлеб на кочечку, отошла подале...
— Простите, одну минутку, — остановил ее Васютин и, приоткрыв дверь, напомнил капитану Глушину, что надо вызвать эксперта-криминалиста. — Я слушаю вас, — снова уселся он за стол. — Так что же с вами произошло? — И нетерпеливо покрутил головку часов.
— Так вот, тут оно и начинается самое главное-то. Отошла я, значит, подале — он к кочке. Посопел, посопел носом и хвать губами хлеб, жевать стал. Ну, думаю, сейчас я от тебя, голубчика, сбегу. Иду, тороплюсь, а сама всё оглядываюсь на него, да и не заметила, как на что-то скользкое наступила. Глянула — веточки набросаны, чуть только привяли еще листики. Пошевелила, а там потроха да ноги с копытами. Чуток в стороне еще веточки. Я под них заглянула, а там головища горбоносая лосиная. Без рогов. Губы срезаны, только зубы оскаленные торчат!.. Вот, думаю, что ты бродишь, вот где твоя матка! Забили, ироды!
Потрогала ножки — совсем свежие, хоть на студень бери. Да только не стала брать — нечистое дело. Лучше, решила я, сообщу, куда следует, пусть-ка этих охотничков оштрафуют за неправильные дела.
Не стала я больше грибов собирать, как нахватала с полкорзиночки по дороге, так и пошла домой.
Васютин рисовал на листе елочку:
— Это хорошо, что сообщили. Надо с ними бороться. Место хорошо приметили?
— Хорошо. Частенько туда хожу. Забыла еще... и шкура ведь там припрятана. Присыпана хвоей, мусором всяким. Не то побоялись взять, не то спешили...
Вошел капитан Глушин.
— Иван Сергеевич, — обратился Васютин к Глушину, — слышите, лося, говорит, забили? Надо бы посмотреть, а?
— Съездим. Вот машина скоро вернется, с утра завтра и съездим. Заедем за вами, — повернулся он к старушке. — Не возражаете?
Она улыбнулась:
— Ну, уж если на машине, так что ж... Только внучку оставлю у соседки... — сказала она и распрощалась.
Как часто искусное раскрытие преступления кажется случайностью. Говорят: вот если бы следователь не заметил этой царапины, этого отпечатка пальца или не нашел какой-нибудь расчески, окурка, если бы не догадался поинтересоваться с л у ч а й н о попавшим ему обрывком бумаги, если бы он с л у ч а й н о не обнаружил какой-нибудь клочок волос или сломанную спичку, то преступление осталось бы нераскрытым. Но следователь видит царапину, находит расческу, спичку и всё, что ему нужно для дела. Находит н е с л у ч а й н о, а потому, что ищет, потому, что тратит на поиски силу и энергию, вкладывает в поиски
